— Леша… — пытаюсь задать вопрос о сыне, его состояние меня беспокоит больше всего на свете.
Никонов тут же кладет руку на мою, чуть сжимает ее. Мне кажется, его ладони обжигают. Или это у меня температура тела такая низкая, что разница кажется колоссальной?
Максим, видимо, замечает, что ладонь у меня холодная, и тут же укрывает меня больничным одеялом.
— Уль, не нервничай, пожалуйста, — говорит уверенно и спокойно, хотя я вижу отголоски страха на его лице. — Врач сказал, что с Лешей все хорошо. Он стабилен. Перелом ключицы и сотрясение. Все это не опасно для жизни, наверняка мальчик быстро пойдет на поправку.
Да, все это я уже слышала от врача. Он коротко отчитался передо мной и заверил, что опасности нет.
Я пытаюсь подняться, чтобы найти врача, который сможет отвести меня к сыну, но Максим мягко нажимает мне на плечи и укладывает обратно.
— Ульяна, тебе надо отдохнуть, — говорит строго.
— Я не смогу спать спокойно, пока не увижу сына.
— Я только что разговаривал с вашим лечащим врачом, твой сын спит, — произносит это как-то странно, неожиданно осипшим голосом. — Давай поступим так: я останусь тут и, когда Леша придет в себя, сразу же пойду к нему, а потом вернусь к тебе и отчитаюсь.
— Но… зачем тебе это? — спрашиваю непонимающе. — Поезжай домой, к чему ночевать в больнице.
— А ты не понимаешь? — его голос прерывается, глаза наливаются кровью.
Почему-то мне кажется, что он теряет терпение, но держится.
— Нет, — отвечаю тихо.
Максим прикрывает глаза, выдыхает рвано.
— И с кем останется Глеб? Он же не будет ночевать с тобой тут.
— Глеба заберет мой отец. Он уже выехал. И я останусь, Ульяна. Возражения не принимаются.
Замолкаем. Я не в силах вести споры, да и чувствую, что Никонов не откроется мне. Я не узнаю истинных причин.
— А что с людьми из той машины?
Отворачивается.
— Макс? — двигаю губами, но звука нет.
Никонов поднимает взгляд, смотрит тяжело.
— Случилось то, что случилось. Твоей вины в аварии нет. Менты забрали у меня регистратор, на записи видно, что тачка вылетает на встречку прямиком вам в лоб. Надо благодарить бога, что вы отделались так легко. Окажись это не малолитражка, а внедорожник, боюсь представить, как все было бы…
Даже несмотря на седативное, которое должно успокаивать, я всхлипываю.
Я не сразу замечаю, что мышцы лица Максима дергаются. Он придвигается ко мне. Кладет ладонь на здоровую половину лица, а сам опускает голову на подушку.
— Перестань плакать, Уль, — говорит мягко, но в голосе слышна боль. — Ты жива, Лешка выздоровеет. У вас обязательно все будет хорошо. Все позади. Вы в безопасности.
Не сдерживаясь, беру его руку в свою, сжимаю ладонь. Даже несмотря на успокоительное мне сейчас так страшно. Это какой-то животный ужас.
Мысль приходит резко, как вспышка губительной молнии.
А что было бы, если бы я умерла? Максим и Лешка даже не узнали бы, что на самом деле приходятся друг другу отцом и сыном. Что близкие. Самые родные.
— Ма-максим, — губы не слушаются, во рту страшно сухо. Сознание накрывает туманом, — мне надо сказать тебе, что… что….
— Скажешь, Уль, — он немного отодвигается от меня и смотрит, как мне кажется, устало, а еще немного с осуждением. — Обязательно скажешь… — туман такой мягкий и приятный. — Скажешь, Ульяна… почему мой сын носит фамилию чужого мужика…