Вздыхаю. Тянусь к кнопке старта и завожу тачку, выруливаю на дорогу, бросая последний взгляд на школу. Ули нет.
— Почему ты подрался с тем мальчиком? Как его… Леша, да?
— Because he is a dumb ass! — рычит зло.
— По-русски! — повышаю голос.
Глеб отлично знает два языка, но, когда нервничает, иногда их путает. У нас с ним уговор: когда мы на родине, он говорит на русском, вне ее пределов — на английском.
— Все нормально, пап. Подрался — и подрался.
— Причина будет?
— Это обычные мужские разборки! — произносит высокопарно.
А я невольно поджимаю губы, чтобы сдержать улыбку.
— Не сильно ли вы молоды для мужских разборок? — хмыкаю.
— В самый раз! — а сам лыбится, чертяка.
— Что не поделили?
— Честно, пап? — спрашивает устало. — Я и не помню уже. Я ему слово — он мне два. Я ему три, а он мне… во!
Показывает синяк и снова улыбается.
Понятно. Обычные пацанские разборки. В Америке за такое могли выгнать из школы, поэтому там дети вели себя спокойнее, но здесь все иначе. Меня радует лишь то, что Глеб спокойно отнесся к случившемуся. Стойко выдержал и драку, и последующие разборки.
— Болит? — спрашиваю сына, кивая на синяк.
— Норм. Дома лед приложу.
— Слушай, Глеб, ты бы аккуратнее с этим Лешей, — сам не понимаю, зачем прошу об этом.
— Почему? — искренне удивляется сын.
— Не знаю. Не нравится мне ситуация вокруг вас. Мне кажется, могут быть проблемы. И черт его знает, что в голову мальчишке придет.
После этих слов самому становится мерзко. Черт, это ж обычный пацан. Подрались и подрались, сколько этого еще будет? Но что-то внутри неспокойно мне.
— Ок, пап, — пожимает плечами.
— Мама звонила? — спрашиваю сына.
— Ага.
— Когда?
— Месяца два назад, — Глеб отворачивается к окну.
— Даже с началом учебного года не поздравила? — до боли сжимаю зубы.
— Не-а, — сын отвечает беспечно, но голос дрожит.
Моника херовая мать. Периодически я напоминаю ей о том, что у нее есть сын, который требует внимания. Но надолго ее не хватает.
Она вся в своих ретритах, голоданиях, обетах молчания. Никогда не отличалась особой любовью к сыну, а потом и вовсе объявила, что отныне будет жить для себя.