Я смеюсь, и мой смех вырывается наружу, заражая Ксюню. Она знает: если я не боюсь, то и ей нечего бояться. Девочка радостно гукает. Большие глаза сияют весельем, а крошечные пальцы азартно хлопают по поручням
Но дружинники явно не разделяют нашего мнения. Их лица побледнели, руки нервно тянутся к мечам. Пистолеты в кобурах остаются нетронутыми — да и зачем они? Против эхозверя, собранного из обломков статуй и руин, огнестрел бесполезен. Пули просто отскочат от камня. Только магия может его повредить. Причём, магия серьёзная.
Вдруг резкий крик псаря разрезает напряжённую тишину:
— Асура, стоять!
Зверь, уже перепрыгнувший через забор, с неохотой замирает. Его глаза — пустые, чёрные, словно воронки, — устремлены прямо на меня. Он склонил голову, будто пытается рассмотреть получше. Интерес? Любопытство? Ага, как и у меня. Приказ явно дался ему тяжело. Его каменные мышцы дрожат, проволока натягивается, а лапы-колонны словно сами собой делают крошечный шаг вперёд.
Пса тянет ко мне.
Я чувствую это остро, как если бы нас связывали невидимые нити. Разрушитель тянется к Разрушителю. Мы с этим зверем одной природы.
Ксюня смотрит на меня, её улыбка замерла. Она что-то усердно агукает, но я её не слышу. Всё внимание сосредоточено на эхопсе. И я смотрю на собрании руин.
Ирония в том, что, несмотря на всю исходящую от него угрозу, он кажется мне правильным. Да, вот таким должен быть настоящий Разрушитель.
Машу ему рукой. Подойди — поглажу.
Асура переминается с лапы на лапу, разрываясь между желанием подойти ко мне и послушанием. Его взгляд — жалобный, почти человеческий. Умоляющий. Я чувствую его колебания. Я такой же. Мы оба хотим поиграть друг с другом. Он хочет подойти, но не может. Почему никто этого не понимает?
Передо мной встают дружинники, заслоняя обзор. Мать торопливо прикрывает меня собой, её движение резкое, будто что-то угрожает мне. Глупые взрослые! Неужели вы не видите? Мы оба Разрушители! Зачем мешаете? Дайте нам поиграть!
Я шевелюсь в коляске, пытаясь выглянуть из-за их спин. В этот момент появляется псарь. Он бежит, спотыкаясь, а его лицо искажено от страха и стыда за ослушавшегося питомца. Не успев подойти, он опускается на колени прямо перед коляской и княгиней Ириной. Его ладони сложены так, будто он молится, а голос дрожит от волнения:
— Простите, Ваша Светлость! — взмолился он, не поднимая головы. — Обычно за Асурой такого не водится, клянусь! Не знаю, что на него нашло. Он безобидный, честное слово!
Княгиня Ирина, хоть и побледнела, остаётся собранной — железное самообладание никуда не исчезло.
— Вы чьих будете? — спрашивает она ровным, но обжигающим тоном.
Псарь вздрагивает, словно от удара. Поднимает голову, потом быстро опускает снова, осознавая, что это может быть расценено как дерзость.
— Я, Прохор Себастьянович Гаврилов, эхопсарь 3-разряда рода Бастрыкиных, — спешно отвечает он, слова срываются с его языка почти бегом.
Дружинники окружают мужчину, их взгляды тяжёлые, как камень. Один из них делает шаг вперёд, наклоняется и произносит сурово:
— Почему зверь не на графском полигоне?
Прохор нервно сглатывает, его руки дёргаются, будто он хочет за что-то ухватиться, но вокруг только воздух.
— Полигон на ремонте, — с трудом выговаривает он, взгляд мечется между дружинниками и княгиней. — А зверя надо тренировать… Вот я его вывел на собачью площадку. Он безобидный и идеально слушается, клянусь!
Моя мама — обычно такая добрая и нежная, словно лучик солнца в сером небе. Но сейчас её вид не оставляет сомнений: перед нами настоящая железная валькирия. Прямо истинная Брунгильда! Лицо строгое, зрачки словно отлиты из вороненой стали.
Моя запутанная борода! Ма, это точно ты⁈
Оказывается, мама строгая ко всем, кроме меня, ну еще и Ксюни, так что псарю сейчас точно не позавидуешь. Эх, жаль беднягу.
Княгиня Ирина, чуть приподняв идеально изогнутую бровь, отвечает:
— Я вижу, как он слушается. Я жду извинений от главы вашего рода лично. А сейчас уберите пса. И чтобы я больше никогда не видела вас с ним в общественных местах.
Прохор, поникнув, быстро кивает:
— Конечно, Ваша Светлость!
Но я этого так просто не оставлю!