Матвей делает паузу, видимо, подбирая слова. Затем говорит твёрдо, с подчёркнутой учтивостью:
— Конечно, нет, Ваша Светлость. Простите за не совсем корректное выражение. Я имел в виду другое. Атрибутика у них одна и та же. Если он Разрушитель, то, как и вы с Герой, он найдёт с ним общий язык.
— Гера — зверь Алхимии. Она мирная. У этого существа же в природе заложено разрушать!
— Как и у вашего сына, — коротко замечает Матвей.
И, видимо, попадает не в бровь, а в глаз. Потому что после этих слов в коридоре воцаряется напряжённая тишина, словно мама взвешивает свои аргументы и решения. Я слышу едва уловимый вздох мамы, а затем звук шагов. Похоже, она уступила бородачу.
Вскоре становится ясно, что Матвей добился своего. Через несколько минут он появляется в дверях моей комнаты с серьёзным выражением лица и небольшой клеткой в руках.
Следом за воеводой в комнату входит мама. Её лицо сохраняет внешнее аристократичное спокойствие, но во взгляде читается волнение. Она задерживается у порога и задаёт вопрос:
— Он точно не опасен?
Матвей поворачивается к ней, его голос звучит уверенно, без малейшего колебания:
— Конечно! Ирина Дмитриевна, я ручаюсь, что это пойдёт во благо княжичу.
А сам княжич — то есть я — уже весь извожусь от нетерпения. Тяну шею, пытаясь разглядеть, что там скрывается. Ну же, давай уже, покажи!
Я чувствую Атрибутику Разрушения! Дай его мне! Дай!
— Вячеслав Светозарович, — просто и без обиняков говорит Матвей, ставя клетку на пол. — Это твой фамильяр.
С этими словами он ловко щёлкает замком, и дверца клетки с лёгким скрипом открывается, приглашая неизвестное существо выйти наружу.
Мы с Ксюней оба заглядываем внутрь.
— Об-ба-на! — одновременно выдаем.
Из клетки выскакивает… паук размером с мой кулак.
Но не простой паук. На первый взгляд — это булыжник на металлических ножках. Его каменное тело, словно выточенное из обсидиана, покрыто странными древними иероглифами. Я приглядываюсь и замечаю на поверхности камня вырезанную морду Анубиса. Вместо глаз у эхопаука сверкают два мелких обсидиановых камня.
— Его привезли из Египта, — объясняет Матвей, явно довольный своей находкой.
Оу-у-у. Теперь всё ясно. Египетские руины. Тамошние пирамиды нередко становятся очагами Разрушения. Но не только моей Атрибутики. Также еще и Некрос, конечно, частенько обосновывается там.
Вообще, Некрос-Смерть и Разрушение постоянно ведут борьбу за древние усыпальницы. Если склепы достаются Некросу, то из глубин вылезает нежить: ожившие мумии, личи и прочая нежить, обвешанная проклятиями. А если территория попадает под влияние Разрушения, то руины сами становятся материалом для создания эхозверей. Эти создания несут в себе фрагменты погибшей цивилизации: её силу, её трагедию и её забытые тайны.
Каждый из этих процессов оставляет свой уникальный след. Некрос воскрешает мёртвых, а Разрушение превращает сами руины в живую, грозную память о том, что некогда существовало.
Я смотрю на паука и произношу дружелюбно:
— Пук! Ай-да сю-да!
Обтёсанный булыжник на металлических ножках замер, будто обдумывая мою команду. Пришлось поманить его лёгкой волной Разрушения, и только тогда он двинулся с места. Его шаги были осторожными, почти неуверенными, но всё же он двигался в мою сторону.
«Ну-ка, посмотрим на твою походку»— думаю я, пристально наблюдая за носителем моей Атрибутики.
Паук приближается медленно, словно изучает обстановку. Его тонкие металлические ножки издают лёгкий, едва слышный звон, касаясь пола. В его движениях читается неуклюжесть, свойственная тем, кто только начал осваивать свои возможности. Маленький эхозверь, почти новорожденный. Прямо как я.
Хотя назвать его просто пауком — это было бы оскорблением.
Радостно машу рукой и, не сдержав любопытства, протягиваю руки, чтобы взять фамильяра. Но едва мои пальцы касаются его, я понимаю, что руки-то у меня еще неловкие и слабые. А булыжник оказывается на удивление тяжёлым. Стараясь удержать его, я неловко переступаю с ноги на ногу, но паук всё равно выскальзывает и глухо шмякается на пол.
— Ах мляха… Изфини! — удрученно выдыхаю я, приседая рядом.