Полина лежала пластом, встать, чтобы задвинуть шторы, не хватало сил, а может, желания. Шевелиться не хотелось от слова «совсем».
Голова и веки ворочались с трудом, подчинялись через напряжение, казались неподъёмными, будто в них залили свинец.
Она отчаянно молилась, мечтая выскоблить мысли, выключить память, а главное — воображение, которое садистски подкидывало картинки, как в эти самые минуты где-то там, в красивой московской квартире двое занимаются любовью.
Страстно, изобретательно, ненасытно…
Уйти в спасительное забытье, как ни старалась, так и не получилось.
В шесть утра в одной из комнат назойливо засигналил будильник. Через минуту послышались твёрдые шаги, просочился приятный запах геля и шум воды из душа. На кухне хлопнула дверца микроволновки, негромко загудела кофемашина — дядя собирался на работу.
Подождав, когда он уйдёт и защёлкнется входная дверь, Полина тоже поднялась. Отчаянно, до слёз, до невозможности терпеть ни минуты, тянуло домой.
Решила: «Сбегу тихонько, потом позвоню тёте Ане или напишу, что уехала».
Наскоро умылась, натянула джинсы с футболкой, застелила кровать и, вытянув раздвижную ручку на всю длину, покатила нераспакованный чемодан в прихожую. Морщилась и отворачивалась от зигзагов на багажной упаковке, оставленных Глебом. Они цепляли память и больно мозолили глаза.
Потоптавшись у двери, поняла, что просто так из квартиры не выбраться. Вздохнув, отправилась в ту комнату, откуда вышел дядя, но в ней было пусто. Потыкавшись в несколько дверей, всё-таки нашла тётю Аню. Она спала.
В сознании зафиксировалось, вызвав мимолётный всплеск удивления, что у них с мужем почему-то раздельные спальни. Спальня тёти находилась не в той стороне, где сработал будильник.
«Придётся ждать пробуждения, неудобно беспокоить», — расстроилась Полина.
Неприкаянно покружив по комнатам, встала у окна, наблюдая, как уверенно разгоняется пульс большого города, наполняясь звуками, машинами, людьми. Светлеет небо, меняются запахи, теплеет воздух.
Удручённо побрела к себе. Прямо в одежде плюхнулась поверх покрывала и свернулась в калачик. Прижалась к подушке, успевшей приятно остыть после бессонной ночи. Закрыла тяжёлые глаза и неожиданно провалилась в дрёму. Уход от реальности был коротким и чутким, но этого хватило: удалось охладить мозг и освободиться от кипящих мыслей, которые, казалось, уже разъели внутренность черепа.
Её подняла бодрая музыка, звонко разлетающаяся по квартире.
Полина невольно улыбнулась, обнаружив тётушку. Та, распахнув балконные двери, самозабвенно выполняла гимнастические упражнения, приговаривая в такт: «Раз, два, три! Раз, два, три!»
Утренний ветерок полоскал лёгкие шторы, напитывая помещение воздухом. Шумы с улицы смешивались с квартирными, создавая атмосферу причастности к внешнему миру. Солнечные зайчики, отскакивая от стеклянных створок, рассыпались по стенам.
Энергетический поток хлынул в Полину, родив пока ещё непрочное осознание: жизнь не кончилась, она существует и продолжается, несмотря на катаклизмы, прокатившиеся внутри души.
— Тётя Аня, спасибо за гостеприимство. Я поеду домой, — кашлянув и предварительно постучав в косяк, оповестила она родственницу.
В лице той мелькнул испуг, брови печально поднялись. Отключив звук, тётушка засуетилась:
— Нет-нет, Полечка. Без разрешения Саши я тебя никуда не отпущу. Договаривайся с ним. Деточка, разве тебе плохо у нас? Не торопись. Пойдём на кухню, завтрак разогреем, покушаем. Чаю выпьем. Потом прогуляемся вместе. У нас возле дома парк красивый. Есть пруд, мостик, уточки плавают. Даже лебеди прилетают. Подожди до завтра, у Саши будет выходной, отвезёт на машине. Ему всё равно надо к тебе ехать. Он уже и продуктами закупился, как раз собирался отвезти их.
Полина нехотя согласилась. Созваниваться, спорить и переубеждать дядю не было желания. Действительно, несмотря на жгучую ностальгию, при таком раскладе разумнее перетерпеть ещё один день, а назавтра отправиться вместе.
В настроении после разговора с тётей Аней окреп небольшой подъём.
До этого в Полине томились неловкость и смутное беспокойство от предстоящей поездки с Сандро. До спазм не хотелось оставаться наедине с ним.
Однако внятно объяснить даже самой себе, что именно тревожит, не смогла бы.
Головой понимала, что мужчина всей душой переживает за неё, никогда не обидит, в любую минуту готов прийти на помощь, а при необходимости ринется на защиту.
Он никогда не скрывал свою симпатию, не видя в ней ничего предосудительного. Вёл себя ровно, доброжелательно, без навязчивости.
Однако во взгляде «хитрозадого» ей всегда чудился какой-то грустный вопрос и ожидание.
Возможно, это только мерещилось и было взращённой с детства фантазией, основанной на том, что остальные её просто не замечали? Такая невидимость казалась нормой, состояние ощущалось стабильным и безопасным.
Поэтому на подкорке усвоила, что по-другому смотрят лишь двуличные люди, замыслившие что-то коварное.