Самира
Привалившись спиной к колонне, я пыталась отдышаться. Никто не знает, как тяжело мне далось противостояние с матерью. Непросто перечеркнуть всю свою прошлую жизнь, в одно мгновение отказаться от семьи. Я будто отрезала значимую часть себя. Теперь я по-настоящему одна....
Утирая тихие слезы, старалась не всхлипывать. Какая бы Ирада ни была, она моя мама…
— Иди в свою комнату, приляг, — появляется неожиданно Данира, словно джинн из бутылки. Стесняясь своих слез, отворачиваюсь от тети Ислама, но разве от этой разведчицы спрячешься? — Идем, провожу тебя, — в её строгом голосе слышится забота.
— Все хорошо, я дойду, — отлепившись от колонны, иду в восточное крыло. Данира тихонько следует за мной. Захожу в комнату, она следом. Не могу же я закрыть дверь перед её носом.
— Сейчас девочки принесут тебе успокаивающий чай, — сообщает мне, усаживаясь на диван.
Видимо, не дадут мне попереживать в одиночестве. Старушка вместо того, чтобы пойти подслушать, о чем говорит ее племянник с представителями диаспоры, решила составить мне компанию.
— Присаживайся, — стучит ладонью по обивке дивана возле себя. Отказаться не получится, ведь этим я могу обидеть Даниру. Она искренне пытается обо мне позаботиться.
— Спасибо, — произношу негромко, присаживаясь рядом с ней. Благодарю старушку за поддержку. Несмотря на настороженное ко мне отношение, она, не задумываясь, бросилась на мою защиту.
— Сейчас тебе тяжело, — произносит она. — Поверь, Самира, я понимаю тебя, как никто другой, — сообщает она доверительным тоном. — Много лет назад моя семья отказалась от меня, — поглаживая меня по коленке, углубляется в воспоминания. — Я влюбилась в парня, который был много ниже нашей семьи. Мои родные никогда бы не дали согласие на брак с ним. Он предлагал мне сбежать с ним, но я знала, что нас найдут раньше, чем автобус отъедет от остановки. В то время не было таких возможностей, какие есть сейчас. Я долго думала, как мне поступить, что сделать, чтобы остаться с любимым. В голове влюбленной семнадцатилетней девчонки ничего хорошего не могло родиться. Я решила опозорить себя, чтобы никто другой не смог взять меня в жены, тогда родителям пришлось бы отдать меня за любимого, — Данира замолкает, а я, замерев в ожидании продолжения, молча умоляю ее не останавливаться. Не знаю, как у нее это получилось, но о своих переживаниях я на время позабыла. — Я надела брюки брата, распустила волосы, забралась на лошадь и проскакала по селу, — грустно улыбаясь, качает головой. Я думала, что она сделала что-то более осуждающее. Хотя в то время выйти со двора в брюках… да что там со двора, даже из спальни нельзя было показаться в неподобающей одежде. В некоторых семьях до сих пор осуждают нетрадиционную одежду, а пятьдесят лет назад… — Брат у меня был высокий и худой, а я много его ниже, с пышными бедрами и большой грудью, — продолжая рассказ, Данира сбивает меня с мысли. — Брюки и рубашка на мне едва застегнулись. Когда я прискакала обратно, на рубашке не хватало двух пуговиц… — в ее голосе нет гордости, она скорее сожалеет о том своем поступке. Представляю, какой это был позор в то время. — Отец единственный раз поднял на меня руку, он был так разочарован, что не смог сдержаться, дал мне пощечину. В тот момент я увидела в его глазах такую боль, что не могу забыть до сих пор… — Данира надолго замолкает, а мне так хочется узнать, чем же закончилась эта история.
— Вы вышли замуж за своего любимого? — своим вопросом хочу подтолкнуть ее к продолжению.
— Хм, — пренебрежительно хмыкнув. — Мой любимый оказался обычным трусом, для которого мнение семьи и соседей оказалось важнее меня. Он даже слушать не стал, когда несколько часов спустя я прибежала к его дому. Сказал, что не женится на девушке, о которой судачит вся деревня. Тогда я спросила его: а если бы я сбежала с тобой, как ты меня просил, обо мне не судачили бы соседи? Ему нечего было ответить, а я поняла, что, сбежав с ним, я опозорила бы только себя, ведь с мужчины спроса нет.
— Как вы это пережили? — спрашиваю старушку.
— Тяжело пережила. Тяжело, — грустно. — У отца случился сердечный приступ. Мне запретили показываться ему на глаза. Как только папе стало лучше, меня отправили в горное село к двоюродной тетке, у которой было шестнадцать детей и никаких условий для жизни. Воду носили из реки, обед готовили на огне. Я вставала до рассвета, чтобы подоить коров. Стирала руки в кровь, перестирывая одежду для всей семьи. Ко мне неплохо относились родственники, но я каждую ночь рыдала в подушку, потому что безумно скучала по своим родителям. Наши с тобой судьбы нельзя сравнивать, Самира. Ты ушла из дома, потому что твоя семья уготовила для тебя участь рабыни, а я стала рабыней, потому что была глупой девчонкой. Отец никогда не отдал бы меня замуж за недостойного человека, которым оказался мой избранник. Дело было не в его материальном положении, а в том, что он был нехорошим человеком.
— Вы помирились со своими родными? — тихонько спросила я.
— Спустя много лет. Устав от жизни в семье тетки, я согласилась выйти замуж за вдовца с двумя детьми. Тогда мне казалось, что ухаживать за двумя много проще, чем за шестнадцатью. Дети моего мужа приняли мое появление в штыки. Своих детей мне Аллах не дал. Жизнь в горах сложная, женщины там работали наравне с мужчинами. Я не смогла доходить до конца ни одну беременность, потому что не была такой крепкой и сильной, как местные девушки. Мой муж стал поднимать на меня руку, обвинял в том, что я не могу дать ему ещё сыновей. Моя жизнь была сложной и безрадостной. А потом приехал мой повзрослевший, давно женившийся брат и забрал меня в свою семью. Спустя много лет я узнала, что тетка, которой я помогала по хозяйству, написала письмо отцу и рассказала, как я живу. Тогда отец послал за мной, приказав брату забрать меня любой ценой. С папой я встретилась незадолго до его смерти. Он жалел, что повел себя так строго. А я давно простила его. Не мог старейшина поступить по-другому, ведь на него равнялись другие семьи. Он выбрал для меня самое мягкое наказание, какое можно было придумать в то время. Мы оба жалели о потраченных годах, папа — о наказании, я — о своем поступке, — рассказывала тихим голосом Данира. Я знаю, что она опустила много подробностей, чтобы сделать историю не такой тяжелой, какой она являлась на самом деле.
В каждой семье есть свои трудности, свои горести, свои радости. Для чего Данира рассказала мне свою историю? Если подумать, она абсолютно не похожа на мою…
— Когда-нибудь твоя мать придет к тебе и попросит прощения, — будто прочитав мои мысли, сказала старушка. — Ты найди в себе силы простить её, — добавила она. — Если бы я не простила отца, а он не простил меня, каждый из нас ушел бы в тот мир с тяжелым сердцем.
Наверное, только прожив долгую жизнь и обзаведясь собственным опытом, можно давать советы. Данира рассказала мне свою историю не для того, чтобы я когда-нибудь простила мать, а для того, чтобы в данный момент своей жизни я не держала на нее зла, и чтобы мою душу не отравляла обида…
Когда Данира ушла, я долго думала обо всем. Мне не хотелось плакать, я не чувствовала ненависти. Ее рассказ подействовал на меня терапевтически. Конечно, я не забыла поведения мамы, но оно не причиняло мне такой боли, как в первые минуты, когда я вышла из кабинета Ислама.
После того, как дом Караева покинули все гости, он сам куда-то уехал. От ужина я отказалась, но Данира лично пришла за мной, уговорила немного поесть. Старушка неважно себя чувствовала, поэтому отправилась спать пораньше. Приняв душ, я тоже собиралась ложиться. Тут раздался стук в дверь. Накинув поверх пеньюара халат, я поспешила открыть дверь, в которую опять настойчиво стучали.
— Ты собралась спать? — сведя брови на переносице, Ислам посмотрел на время.
— Нет, — почему-то ответила неправду.
— Ладно, прогулку на конюшню перенесем на другой день, — будто понял, что я солгала. Ислам развернулся, собираясь уходить, а я схватила его за руку, чтобы остановить. Как я могла забыть о лошадях!
— Подожди! Через минуту я буду готова!
Караев останавливается. Медленно разворачивается, смотрит на наши соединенные руки, переводит взгляд на ворот халата, который распахнулся из-за моих поспешных действий. Опускаю свой взгляд: одна бретелька сорочки сползла, почти полностью оголив грудь….
Глава 35
Самира
У Ислама вздрагивают крылья носа, он мне напоминает хищника, почувствовавшего дичь. Убираю руку с его локтя, тянусь к вороту халата. Караев не отводит взгляда от декольте. Сгорая от стыда, спешу поправить одежду.
— Подожди, я быстро соберусь, — стягивая на груди ворот халата. Ислам следит взглядом за моими действиями. — Я хочу прогуляться на конюшню, — произношу торопливо, потому что сильно волнуюсь.