— Боди.
Пихаю ему миленький бодик цвета розового зефира. Молча забирает.
Да твою ж налево! Передразниваю его:
— Скальпель!
Обернувшись, недоумённо смотрит на меня.
Машенька, уже полностью упакованная, дрыгает ручками и ножками на пеленальном столе.
Он приближает к ней своё лицо. Она трогает руками его небритую физиономию, попадая то в нос, то в глаз. Начинает хныкать.
— Ты колючий!
Двигаю его бедром.
— Дай я.
Слегка укутав малышку в муслиновое одеялко, начинаю качать. Машенька периодически подаёт голос, как будто чем-то недовольна.
Серёжа с видом триумфатора смотрит на меня.
Ах так? Теперь это дело принципа — уложить ребёнка!
Как назло, на ум не приходит ни одна детская песня.
Тихим голосом начинаю петь известные строчки о восьмикласснице.
Восьмиклассники ведь это тоже дети, правда ведь?
Кажется, Машеньке заходит. Приоткрыв рот, она вслушивается в каждое моё слово.
Серёжа покашливает.
— А я тебя зову в кабак, конечно? Серьёзно? — скептически смотрит на меня. — Ты уверена, что эта песня подходит для грудного ребёнка?
Шикаю на него. Мол, не мешай.
Он давится смехом, фыркая чересчур громко.
Машенька, почти заснувшая на моих руках, распахивает глазёнки.
— Ты можешь не ржать как конь!? — шиплю на Серёжу.
— Прости, прости. Больше не буду.
— Если знаешь, что можно спеть получше, велком.
— Спой про лебедей, — его голос внезапно проседает.
Осторожно перевожу на него взгляд.
— Что? Про каких лебедей?
— Ты знаешь.
Я действительно знаю. Без понятия, что заставляет меня сделать это. Но я пою.