Начинаю молиться. Шепчу про себя единственную молитву, которую я знаю.
Серёжины руки вновь подхватывают меня подмышками. Садят в кресло.
Произносит одними губами, когда я в последний раз кидаю взгляд в его лицо перед тем, как моё кресло разворачивают и увозят: «Всё будет хорошо».
Дальше — всё как в тумане. Меня трогают, задают десятки вопросов. Какие-то датчики на моём животе. Мне что-то вкалывают, потому что больше я ничего не помню.
Проснувшись, с трудом определяю время суток. Кажется, опять темно. Это утро или вечер следующего дня? Резко, насколько позволяет слабость, опускаю руки на свой живот. Он на месте? На месте! Мне же это не чудится?!
Зашедшая в палату медсестра, добродушная пожилая женщина с пучком седых волос на затылке, говорит мне:
— О, кто у нас проснулся, наконец. Я уже хотела тебя будить! Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — хриплю.
Она подносит к моим губам стакан-непроливайку. Делаю несколько осторожных глотков через трубочку.
— Скажите, пожалуйста. Мой ребёнок…
Она смотрит на меня понимающе.
— Скоро начнётся обход. Доктор придёт и всё тебе объяснит.
— Мне нужно знать сейчас. Понимаете…
Что-то регулирует в капельнице, висящей у моей кровати.
— Твой ребёнок жив, детка. Ты молодец, вовремя приехала. Остальное расскажет доктор.
В ожидании врача, естественно, не могу заснуть. Она приходит через несколько часов. Говорит что-то о моей плаценте.
Улавливаю из её слов, что мне нужен полный покой. Постельный режим на ближайшие несколько недель. Если положительная динамика сохранится, меня отпустят домой уже через пару дней.
Я сделаю всё, что они скажут. До февраля прикую себя к постели наручниками, если нужно.
Чуть позже приезжают родители. Обеспокоенная мама сжимает мою ладонь. Отец, застывший в углу палаты, долго не решается подойти ко мне. Его посеревшее лицо, плотно сжатые, словно обескровленные губы, заставляют меня произнести тихое:
— Пап…
Мне кажется, я вижу в маминых глазах слёзы, когда он, наклонившись, осторожно целует меня в лоб, затем в щёку.
После пережитого мне совсем не хочется злиться на отца или держать его на расстоянии.
На прощание он говорит мне странную фразу. Мол, пусть Сергей Сергеич посидит там ещё немного. Неуверенно киваю.
После обеда приезжает Алёна. Молча обнимает меня, позволяя вздрагивать в беззвучных рыданиях на её груди.
— Всё-всё. Хватит. Поплакать это хорошо, но в меру.
— Я так испугалась.
— Я представляю. Когда Серёжа позвонил и сказал, что ты в больнице, я только об этом и могла думать. Места себе не находила.
Всхлипываю. Отстранившись, она вытирает моё лицо.
— Хватит плакать. Всё хорошо.
Киваю, молчаливо соглашаясь.