— Рассказывай, — протягиваю устало и опускаю глаза, не могу смотреть на неё такую бледную, ненавижу себя зато, что довёл ее до такого состояния.
— О чем? — спрашивает так же устало.
— Почему ушла, почему раздетой ходишь по трассам. Армина, что случилось?
Вздрагивает, как от удара. Так непривычно обращение, или я что-то сделал не так, не знаю, поэтому продолжаю по-другому. — Малыш, что не так? Ты мне можешь сказать? Что я не так сделал? Что ты увидела?
Она смотрит на меня, что-то видит, понятное только ей. А я тону, тону в ее глазах…
— Если вы хотите здорового ребёнка, настоятельно прошу вас: уберите по возможности стрессы из своей жизни, — это слова моего врача нарушают тишину, возникшую между нами.
— Ты знаешь, мой самый большой стресс — это ты.
Хочу возразить, но она прикладывает палец к губам, призывая к тишине, и я не смею ей перечить, молчу.
— Мне так надоело, я устала. Я начинаю тебе верить и обжигаюсь. Ты клялся мне, а потом утром я снова натыкаюсь на твою ложь. Зачем только ты лжёшь, я не понимаю. Это что угодно, но не любовь. Эгоизм, страсть обладания… не знаю, — вздыхает глубоко, смотрит на меня, не отрывая глаз, и говорит быстро на одном дыхании:
— Это твой ребёнок, — и тут же опускает глаза. Не смотрит на меня, а я смотрю и холодею, не смея поверить. — Я хотела тебе рассказать утром, а сейчас решила, что бессмысленно скрывать, так будет правильно.
— Мой, — шепчу, не веря, до меня, кажется, только сейчас это доходит. Этот ребёнок мой. Мой ребёнок от любимой женщины, и мы могли его потерять…
— Из-за него и прошу — оставь нас. Мы уедем, но ты сможешь видеться. Но жить, думать, где ты, с кем ты, я не хочу. — Армина добивает каждой фразой, убивает, забивает гвозди глубоко…
— Я не врал тебе никогда. Все мои слова, клятвы — всё правда, — говорю в попытках оправдаться.
— Утро доказало, что ты лгал. Всё выдало фото, и ты это знаешь, — выносит свой вердикт.
— Я не спал с ней. Фото пришли не от неё, от бывшего начбеза отца.
— Савва, меня это не интересует, я просто не хочу. Это каждодневный ад. Мы в нем пребывать не хотим. Уйди, пожалуйста, мне нельзя нервничать. А я нервничаю, живот тянет, если я потеряю ребенка, я не прощу тебе этого никогда.
Я и сам не прощу. Хочу сказать, но молчу, поднимаюсь и выхожу, не говоря ни слова. Тихо закрываю за собой дверь, боясь спровоцировать новый стресс.
— Я ее самый большой стресс, — говорю и поднимаю глаза на начбеза.
Он кладёт чёрную папку на стол.
— Изучи, я уверен, многое поймёшь и исправишь.
Глава 66
Чёрная папка лежит на сиденье авто, я так и не открыл ее у Николаевича, захотел посмотреть дома в тишине. Спокойно изучить, спокойно все обдумать.
Дом встретил привычной тишиной. Валя тихо что-то вытирала на кухне, приметив меня, пошла навстречу.
— Накрыть на стол?
Отрицательно покачал головой.
— Пашка?
— Спит, недавно уложила.
— Хорошо.
Поднявшись на второй этаж, прошёл сразу в кабинет, сел за стол и открыл папку, в которой было не очень много, но все же прилично бумаг. Какие-то сканы, где-то фото. Для удобства и понятности вверху каждого листа стоял номер карандашом. Хмыкнул, какой Николаевич предусмотрительный. Всё пронумеровал.
Интерес взял своё, начал изучать, что не смогли нарыть мои ребята. Если все так плохо, половину выгнать.