Провожу рукой по светлому пуху на крошечной головке — хорошенькая, как ангелочек. Спокойная и пухленькая, голубоглазая. Совсем другая. Не такая, как мои девчонки. Те были темненькие и юркие с самого рождения.
Мысль о других детях болезненным спазмом сжимает грудь. Я скучаю, отчаянно скучаю. Они совсем большие сейчас, с ними интересно. Но они отказываются приходить сюда, а после наших редких встреч в кафе или парке мне потом так тошно и горько, что я невольно стал ограждать себя от этого.
Когда-нибудь они вырастут, и поймут меня. Сейчас мне больно с ними видеться. Да и что я могу им дать? Ничего! Отец-неудачник.
Зато Каринка сейчас только моя! И останется моей навсегда.
— Это я уговорил твою маму оставить тебя, — шепчу своей солнечной малышке. — Она не хотела детей, но это секрет. Видишь, какой я молодец. Ты будешь моя лучшая дочка, самая любимая… И самая счастливая, я обещаю!
Прижимаю два пальца к губам и прикладываю их к мягкой щечке. У меня есть ради чего жить, и я должен справиться ради неё.
Захожу в комнату, где Илона смотрит телевизор. Прикручиваю звук, чтобы дочка не проснулась.
— Покормил? Блин, я так устала, она меня сегодня просто вымотала. Пищит и пищит весь день, голова кругом, — обижено дует губки. — Ты на своей работе весь день, а я тут одна, как проклятая.
— Ей всего месяц, у нее колики, надо было на ручках… — не успеваю договорить, меня прерывает восторженный вопль.
— Уииии! Котик, смотри какое платье… — Илона восторженно тычет в экран телевизора. Мне бы такой фасон где-то урвать! Хотя… Блин, все время забываю, что я теперь корова.
— Ты же знаешь, это не так, — плюхаюсь рядом с ней на диван. — Ты мне нравишься любой.
— Милый, давай в выходные сходим в торговый центр, купим что-нибудь? Я попрошу маму посидеть с Кариной. Мне же не в чем ходить, ничего не налазит.
— Илоша, ты же знаешь, что деньги будут только к концу месяца. Потерпи немного.
— Ну вот, Ленке своей ты ни в чем не отказывал. Она, наверное, после и родов не поправилась? Или поправилась, скажи мне?
Я молчу, отворачиваюсь в сторону.
— Признавайся, она же двоих родила, наверное, была жирная, как бочка, да?
— Нет, она после родов почти не поправилась, — тихо говорю я и тут же жалею о том, что не соврал. Потому что Илона, заливаясь слезами, падает лицом в диванную подушку.
— Ну вот… Почему кому-то все, а кому-то — ничего! Ей и мужик богатый, и фигура, и алименты, а мне… Мне — то что? Я к тебе вернулась из-за границы, хотя могла бы выгодно выйти замуж, а ты…
Подкатываю глаза. Вернулась она, потому что следователи грозились объявить ее в международный розыск, часть счетов Быстрицкий оформил на её имя — пытался увести деньги вместе с дочкой хотя бы таким способом. Но не вышло, схему вскрыли, Илону отправили обратно.
Без папиной поддержки и денег, приступы зависти стали накрывать её все чаще. Сначала я думал, что это гормоны. Но похоже, что это не так.
Нужно погуглить, что там говорят про послеродовую депрессию и когда она закончится. Нервы у меня не железные.
— Хорошо, я перехвачу у Костяна, выберешь себе что-нибудь, — с усталым вздохом говорю ей.
Слезы тут же прекращаются. Всегда удивлялся тому, как быстро она меняет настроение.
Благодарно потершись носиком о мое плечо, Илона усаживается поудобнее и начинает загибать пальцы:
— Мне срочно нужен халат, чтобы встречать тебя с работы красивой. И пальто. И в джинсы старые я не влезаю. И в платья…
— Илона, давай чуть скромнее. Боюсь, что на все не хватит.
По длинным ресничкам вновь скатываются слёзки.
— Это нечестно, нечестно! Слышишь, это нечестно! — Барабанит кулачком по моему колену. — Ленка продаёт ваш дом, ты должен просить половину. Это большие деньги. Марк, ты должен! Ради меня, ради Карины…
— Илона, ты опять? Я сто раз говорил, что могу претендовать только на одну четверть. Мы с Леной наделили долями дочек при покупке.
— Ты что-о? — взрывается визгливым ультразвуком Илона, — Карина тебе не дочь что ли? У твоих деток новый папа давно. Которому эти копейки никуда не уперлись. Тебе нужен хороший адвокат, я знаю! Ты половину отсудишь. У папы остались связи…