Мне становится приятно. Из глаз все-таки льются слезы. Но уже не от горя. Дима аккуратно их вытирает. Я не перестаю ему удивляться. Ведь в самом начале нашей дружбы я делала все возможное, чтобы этого человека оттолкнуть. Столько колкостей ему наговорила, столько подшучивала над ним. А он все равно видит во мне хорошую…
— Возможно. Но от этого не легче. Я очень стараюсь пересилить себя, глядеть исключительно в будущее, но не могу перестать оглядываться назад. Задаю себе вопрос, а точно ли будет лучше? А точно ли меня не будут обманывать? Точно ли не сделают больно? Эти мысли поедают. И я пыталась сбежать от них, уйдя с головой в работу. Думала, что время лечит. И все само собою пройдет. Так вот. Не прошло. Ну, ты и сам все видишь.
— От такого прошлого бежал бы кто угодно, — крепко обнимает меня Дима. И я обнимаю его в ответ, — Знаешь, я ведь даже и подумать не мог. Ты производила впечатление скорее скромного или зажатого, чем изренненого такими "отношениями" человека.
— Значит, мне действительно хорошо удавалось отвлекаться. Я ведь поэтому и завела Мону. В какой-то момент поймала себя на том, что перегибаю с работой. И что остальной жизни не вижу совершенно. Вообще, мне очень хотелось познакомиться с тобой поближе, — продолжала откровения я, — Но я боялась.
Он удивляется. Такого откровения точно не ожидал.
— Да, ты показался мне вполне милым. И я хотела проводить с тобой время.
— Забавно. Мне ведь сначала показалось, что ты меня не переносишь совершенно. Я даже задавался вопросом, что во мне не так.
Мы засмеялись.
— Нет, просто я не была готова подпускать к себе кого-то. И на выручку пришла Мона. По мне видно же, что я — сова. Но, знаешь, нашим утренним прогулкам я совершенно не сопротивлялась. Иной раз себя лаже ловила на том, что…
— …что?
— Чувствую себя счастливой. Очень счастливой. К тому моменту я уже успела позабыть, каково это. А тут меня будто разбудили ото сна.
— Ты еще будешь счастливой, обещаю. А теперь прости, нужно сделать пару звонков. Работу все-таки никто не отменял.
Он ушел. А я сидела на кровати и улыбалась.
Глава двадцатая
Никита.
Пришла пора остепениться — так решаю я, проснувшись однажды утром. Рядом со мной лежала Влада. Она еще была во власти сна. А я смотрю на нее, безмятежную, укрытую одним одеялом, и думал, как хорошо, что я от нее не ушел. И как радостно от того, что она все еще принимает меня. Почему-то именно сейчас, в момент покоя и тишины, я снова вижу в ней ту милую красавицу-студентку, за которой бегало столько народу. Вижу ту, которая так сильно мне приглянулась. Ту, рядом с которой мне так захотелось быть.
Не стоит рушить счастье собственными руками. Не стоит недооценивать тихие радости семейного очага. На самом деле, этот вывод напрашивался достаточно давно. Сколько бы мне не попадалось привлекательных женщин — я к ним не пылал. Даже как "подруга на ночь" ни одна из них меня не интересовала. Со мною многие открыто заигрывали: и на работе, и в ресторане, и даже просто в торговом центре. Конечно, внимание противоположного пола мне льстит. Глупо отрицать очевидное. Но дальше улыбок больше не заходит. Даже просто поговорить меня с ними не тянет. Может быть, я старею. И разум мой не затмевается по прихоти гормонов. А, может, дело в чудодейственной силе любви. Не с моей стороны, конечно. А со стороны Влады. Ее вера в меня, ее поддержка и забота сделали из чудовища человека. Прямо как в одной из всем известных сказок.
В моей жизни все стало прежним, как и до появления Марины. Я хожу в сопровождении своей жены на корпоративы и по ресторанам, иногда мы посещаем концерты симфонической музыки, какие-то постановки в театре или особо интересное нам кино. Ее родственники снова активно зовут нас на семейные праздники, вроде чьего-то дня рождения. Снова и снова восклицают о том, как ей со мною повезло. И как мне повезло с ней.
— Как же вы хорошо смотритесь друг с другом! Ну глаза не нарадуются!
— Сразу видно слаженную семейную пару! Надеемся, и дальше у вас все будет так же сладко, да гладко!
— Да-а, сколько пар разводится из-за серости быта! Но, глядя на вас двоих, я снова начинаю верить в любовь!
Влада улыбается и заразительно звонко смеется. Глядя на нее, невольно поверишь, будто наша с ней совместная жизнь и правда была сказочной. Будто ей не приходилось никогда плакать в подушку, не приходилось выслушивать гадостей в свой адрес. В такие моменты я ею особенно сильно восхищаюсь. Насколько же стойко она держится. Насколько естественно и непринужденно себя ведет. Я бы так не смог. А вот она… Мало того, что сохранила всю свою боль в тайне от семьи, она ведь и меня не упрекает ошибками прошлого. Интересно, и правда позабыла все былое? Или, спрятавшись где-нибудь подальше, она все еще льет слезы? Кровоточат ли ее раны? Или они зажили настолько, что не осталось даже рубцов.
Беру ее руку. Аккуратно целую. Влада не замечает моего восторга в свою сторону. Или искусно делает вид, что не замечает. Просто поднимает бокал и, смеясь, произносила тост.
— За нашу крепкую и прекрасную семью! За моего великолепного супруга.
Все чокаются. Смеются, что за спиной у сильных и успешных мужчин стоят именно такие преданные и самоотверженные жены. Я выдавливаю из себя улыбку. Стараюсь сохранить расслабленную позу.
— Береги ее, — толкает меня в бок кто-то, — Где еще такое сокровище найдешь?
— Нигде, — соглашаюсь я и выпиваю.
— Сейчас-то бабы вон какие меркантильные пошли. Пока баблишко при тебе — они и улыбнутся, и похихикают с тобой. Но стоит только оступиться… Помяни мое слово! Сирены! Завлекут в свои объятия, высосут из тебя все, что только можно, и утопят.
Я соглашаюсь с каждым сказанным словом. Незачем портить отношения с ее родней.
Дочки, кстати, несказанно рады тому, что вечерами их папа теперь дома. Они по очереди пересказывают мне всякие сказки, рисуют портреты и просят прокатить их по квартире на шее верхом.