– Ты вымоешь окна в гостиной, Беверли? – спросила она, возвращаясь в кухню. Она переоделась в свою рабочую одежду официантки. Я должна навестить Черил Таррент в Бангоре. Вчера вечером она повредила ногу.
– Да, я вымою, – сказала Беверли. – Что случилось с миссис Таррент? Упала или случилось что-то другое? – Эльфрида работала с Черил Таррент в одном ресторане.
– Она со своим никчемным муженьком попала в автомобильную катастрофу, – хмуро ответила мать. – он был пьян. Ты должна каждый вечер благодарить Господа, что твой отец не пьет, Беверли.
– Я благодарю, – сказала Беверли, и это было правдой.
– Она может потерять работу, а он один не в состоянии содержать семью, – в голосе Эльфриды появились гневные нотки. – Боюсь, им придется пойти по миру.
Самым ужасным для Эльфриды Марш была нищета. Потерять ребенка или узнать, что она смертельно больна раком, было ничто по сравнению с нищетой. Ты можешь быть бедным; ты можешь «царапаться», как она говорила, всю жизнь. Но оказаться на самом дне, в канализации, просить подаяние или в поте лица батрачить на хозяина и принимать это как подарок... Такая судьба, по ее мнению, ожидала Черил Таррент.
– Когда вымоешь окна и вынесешь мусор, можешь немного погулять, если хочешь. Отец вечером собрался в кегельбан, и тебе не надо готовить ужин, но только возвращайся до темноты. Сама знаешь почему.
– Хорошо, мама.
– Боже мой, как ты быстро растешь! – сказала Эльфрида. Она задержала взгляд на бугорках под джемпером дочери. Взгляд был одновременно любящим и бесцеремонным. – Не знаю, что я буду здесь делать, если в один прекрасный день ты выйдешь замуж и уедешь отсюда.
– Я всегда буду жить здесь, – улыбаясь, сказала Беверли.
Мать притянула ее к себе и поцеловала в уголок рта сухими теплыми губами.
– Я лучше знаю, – сказала она. – Но я люблю тебя, Бевви.
– И я тоже люблю тебя, мамочка.
– Когда будешь уходить, проверь, чтобы на стеклах не осталось разводов, – сказала она, взяла сумку и направилась к двери. – Если отец увидит, он всыпет тебе по первое число.
– Я проверю.
Когда мать открыла входную дверь, Беверли, как ей казалось, безразличным голосом спросила:
– Ты ничего не заметила забавного в ванной, мама?
Эльфрида оглянулась, посмотрела на нее и нахмурилась.
– Забавного?
– Ну... Вчера вечером я видела паука. Он выполз из водостока. Разве папа не говорил тебе?
– Ты опять разозлила вчера отца, Бевви?
– Нет. Ха-ха! Я сказала ему, что из водосточной трубы вылез паук, и я испугалась, а он сказал, что они как-то утопили в туалете крыс в старой школе. Это все трубы. Разве он не говорил тебе, что я вчера видела паука?
– Нет.
– Ну ладно. Не важно. Я просто поинтересовалась, не видела ли ты его?
– Я не видела никаких пауков. Думаю, нам надо перестелить в ванной линолеум. – Она посмотрела на небо. Оно было голубым и безоблачным. – Говорят, убить паука – к дождю. Ты не убила его вчера?
– Нет, – сказала Беверли. – Я его не убила.
Мать обернулась и посмотрела на нее. Ее губы были так плотно сжаты, что, казалось, их совсем нет.
– Ты уверена, что папа не рассердился на тебя вчера вечером?
– Нет!
– Бевви, он когда-нибудь трогал тебя?