Она бросает на меня непонимающий взгляд, но послушно отрезает кусочек мармелада.
Дожидаюсь, когда он исчезает у нее во рту, и огорошиваю ее вопросом.
— Так кто тебе больше по вкусу, Ясмина?
На ее лице отображается недоумение.
— Что? — переспрашивает она?
Изображать невинную дурочку у нее получается хорошо.
— Что тебе больше нравится — мармелад или мед?
— И то, и другое, — улыбается она, будто не понимает намека. — В монастыре сладости давали только по праздникам. Сухое печенье или варенье, из фруктов, которые мы сами и собрали в саду.
— Сегодня, возможно, зайдет Бриан, — как можно безразличнее произношу, в то же время наблюдая за ее реакцией. В том, что Бриан сегодня прибежит узнать о здоровье своей любовницы, сомнений не вызывает.
— Да? — она открыто смотрит на меня своими невинными глазами. — Хорошо.
И это все? Хоть какое-то подобие смущения должно же было мелькнуть. Или она считает, что нет ничего предосудительного в том, что она отдается другому мужчине в моем же доме? Откуда такая свобода во взглядах? Или она так изголодалась по интиму в монастырских стенах, что, покинув их, готова запрыгнуть на любого. Так, может, мне не стоило скрывать Лилию? Я-то берег ее, не хотел ранить, а нужно было сразу раскрыть перед ней карты, а потом еще и предложить Бриану переехать сюда, и зажить вчетвером счастливой семьей. От таких мыслей становится тошно. Где-то там внутри поднимается жгучий протест. Я не хочу делить ее ни с кем. Увезу на остров, запру в башне, и только я буду касаться ее лживого, неверного тела. Уже не знаю, кому принадлежат эти мысли — зверю или мне.
Тем временем она доедает тост и, вытерев рот льняной салфеткой, собирается подниматься из-за стола.
— Чем собираешься заняться?
Будто мне не все равно. Ловлю себя на том, что действительно хочется знать, что она собирается делать.
— В библиотеку, — кротко отвечает она.
— Наверное, твое самое любимое место в доме, — криво улыбаюсь, а самого так и подмывает сказать: «Ну-ка покажи, где вы развлекались с Брианом. На диване? На кресле? А может, на столе?»
— Да, любимое, — соглашается она и заправляет за ухо выбившийся из прически непослушный локон.
А я сглатываю от желания растрепать ее волосы, скрутить в тугой хвост, крепко зажав в кулаке, оттянуть их назад и заставить ее сделать развратным ртом то, на что не решался, считая ее стеснительной монашкой.
Бриан, как и ожидалось, пришел. Причем с утра, даже до обеда не дотерпел. С порога начал задавать вопросы о Ясмине. На лице — беспокойство. И если моя жена играет роль великолепно, то он подкачал. Все чувства на лице написаны. И как я не замечал этого раньше.
Приглашаю дорогого родственника в кабинет. Разговор предстоит серьезный. Кулаки предательски чешутся от одного взгляда на его обеспокоенную физиономию.
Не успевает он расположиться в кресле, как я его давлю вопросом:
— И давно тебя заботит состояние моей жены?
Бриан напрягается, но лицо держит.
— Что ты имеешь в виду? Вчера ей стало плохо. Интересоваться ее здоровьем — нормальная реакция воспитанного человека.
— Такая же нормальная, как и уединяться с ней в библиотеке, — вкрадчиво произношу я. — Бриан, это мой дом. Здесь и у стен есть уши. Наивно было полагать, что я ни о чем не узнаю.
— Это было ради твоего же блага, — помявшись, отвечает он. А меня накрывает волной негодования.
— Трахать мою жену ради моего же блага?! Какое-то извращенное у тебя представление о том, что хорошо, а что плохо!
— Что? — Бриан подскакивает с места. — Я научил ее танцу единения душ. Для того чтобы она была счастлива. С тобой, — помолчав, добавляет: — идиотом.
— Тебе нужен был повод, чтобы полапать ее, — зло усмехаюсь я. — Скажи, в какой именно момент ты успел залезть ей под юбку?
— Мне лучше уйти. Поговорим потом, когда ты придешь в себя, — он направляется к выходу, но я настигаю его и толкаю в грудь.