— Давно там работаете?
— Полгода. А это важно?
— Милочка, важно тут всё. Зарплата у вас маленькая, ребенка деликатесами не побалуешь…
— Я кормлю его овощами, фруктами, мясом обязательно, — начинаю я перечислять и вижу, что Тоня Семеновна открывает мою шкатулку и достает оттуда кольцо с бриллиантом.
— Ты только посмотри, Ира, — цокает, держа украшение в руках. — Сын в рванье ходит, а она тут себе фианиты покупает.
Я прикусываю язык, когда чуть не поправляю ее, что это бриллиант.
— Я не покупала, это…
— Подарок? — не дает она мне договорить и морщится. — Что, хахалей сюда водишь да при ребенке блудничаешь? Так и запиши, Ира, что проститутка.
Я быстро закрываю ладонями уши сыну, надеясь, что он не запомнил это слово.
— Что вы такое говорите?! — шиплю я, не выдерживая тонны оскорблений от этой хабалки. — Не смейте при моем сыне говорить подобной чуши. Я приличная женщина!
— Ага, приличная. Была бы приличная, была бы замужем. А так…
Дима вырывается и отбегает к дивану, подбирая с пола свою игрушку — маленького плюшевого пингвиненка, прижимает его к себе и оборачивается к нам, глядя при этом хмуро на незнакомых для него теть. Он очень сильно не любит, когда трогают его игрушки, поэтому всем видом показывает собственное недовольство.
— Ладно, малыш, собирайся, поедешь к отцу, — вдруг говорит Ирина Петровна и захлопывает папку с блокнотом, где вела записи по мере нашего разговора.
— Что? К какому еще отцу?
Я отступаю, чувствуя, как меня буквально шатает от тревоги, которая опоясала всю мою грудную клетку.
— Законному, — усмехается женщина. — Или вы хотите, чтобы мы отправили его в детдом? Как по мне, так это жестоко, когда у ребенка есть отец. Гордей Орлов. Или вы уже забыли, от кого залетели, милочка?
— Меня лишают родительских прав?
— Пока нет, — поджав губы, отвечает она и щурится.
А вот я чувствую себя при этом разговоре, как рыба в воде. Благодаря неблагополучным соседям, чьи дети, действительно, ходят в рванье и питаются не каждый день, я знаю свои права, как родителя.
— Вы не можете отобрать у меня ребенка. Я официально трудоустроена, не алкоголичка, не наркоманка, на учете нигде не состою. Жилплощадь имеется.
В ответ на мою речь воцаряется тишина. А затем Тоня Семеновна открывает последний шкафчик, и я едва не стону в голос, когда на свет она достает полупустую бутылку.
— А это что такое?
— Это не мое!
Никто мне не верит.
При вчерашнем скандале соседской семейной пары, жена прибежала ко мне в поисках успокоительного, мы заболтались, и ушла она поздно, оставив после себя этот злосчастный бутыль. Дернул же меня черт не выкидывать его, а поставить в шкаф, чтобы потом отдать его ей. Знаю просто их склочный характер, они за такое могут и удавить.
Вот только службе опеки этого не объяснишь.
Их глаза победно сверкают, и они переглядываются.
— Мы ставим вас на учет. Будем приходить в любое время суток и проверять условия проживания ребенка.
Они уходят, а я еще целый час прибираюсь в комнате и параллельно жарю картошку, чтобы накормить сына.
Из головы не выходит имя.