— Я запомнила. Ночью применю на практике знания про слепую зону.
— Краски-то много заказала? — Матвей уже доел омлет и достал для себя стаканчики йогурта.
— На весь дом. Там, вроде, две трёхкилограммовые банки с желтой краской, одна небольшая с белой и я ещё взяла одну трёхкилограммовую зеленой. Ярко-зеленой.
— И нахрена мне этот светофор под окнами? Дешевле было бы снести.
— А мне кажется, что красиво будет.
— Вся в мою бабку, — Матвей качнул головой, а я только сейчас заметила, что за время нашего разговора он успел съесть уже два стаканчика йогурта и сейчас взял третий.
Наверное, стоит признать, что один крошечный стаканчик для него, действительно, как слону дробина, с его-то ростом и мощью.
В магазин за красками мы поехали вместе. Я настаивала на том, чтобы Матвей шёл в свой лес к водопаду, но он оказался настойчивее и убедительнее.
Интересно он, конечно, влияет на людей своим грозным видом. Стоило ему зайти в магазин, как очередь из четырех человек отошла в сторону и каждый посмотрел на него с опаской и настороженностью. Какая-то бабушка даже спрятала за спину свою потёртую сумочку. Сам же Матвей, на замечая того, как люди пытаются разгадать смысл каждой его, наверняка, уголовной татуировки, спокойно прошёл к прилавку и голосом ниже и суровее обычного, сказал, что приехал за краской.
— А больше ничего тебе не надо? — с напускной строгостью вопросила Надежда Леонидовна, но по её бегающим глазам и частому дыханию было видно, что она его боится. — Я для девочки краску привезла. Хочешь такую же — заказывай и жди.
— А девочку за краской я привёз, так что обе мои, — сурово припечатал Матвей.
— Кто? — уж очень сильно напряглась продавщица.
— Девочка и краска.
— Это я попросила соседа помочь мне и он любезно согласился, — пришлось вмешаться, пока у Надежды Леонидовны не случился сердечный приступ от того, как своей аурой на неё прямо сейчас давил Матвей.
— Любезно? — продавщица обронила слегка истеричный смешок. Даже я бы на её месте не поверила своим словам, если бы видела Матвея их глазами и не знала, бы что в этой татуированной горе мышц с суровым неприветливым лицом таится большой любитель поцелуев и обнимашек. — Ну, бери, любезный. Не дай Бог, себе что-нибудь присвоишь.
— Я за этим прослежу. Не волнуйтесь. Сколько с меня? — я вынула из кармана джинсов пару пятитысячный купюр, но Матвей тут же оттеснил меня в сторону и протянул свою карточку, которой рассчитался за краску.
— Вообще-то, я и сама могла бы. Она, оказывается, недорогая.
— Экономь, пока есть такая возможность. Мало ли куда ещё тебе придётся бежать. А я, считай, сделал вклад в будущий снос Тихоновской залупы.
— Халупы, — цокнула я, закатив глаза.
— Одна хуйня.
— И зачем ты пугаешь всех этих людей? Ты же хороший.
— Им об этом знать необязательно. Ну, что? Поехали красить? — поинтересовался Матвей, когда принёс всю краску в машину.
— А как же твой восьмикилометровый водопад? — только не показывать ему, как я рада, что он никуда не поедет.
— Уехать и оставить тебя наедине с краской? Наглотаешься её, потом лови тебя с глюками по всей деревне. Лучше я останусь и сам посмотрю на весь пиздец, который ты устроишь.
— Вот только не надо делать мне одолжение, — дёрнула я нарочито нервно плечами, а сама внутри уже отплясывала победный танец.
С покраской всё началось… трагично.
В основном из-за Матвея и его острых комментариев, в которых не было ни единого слова без мата. Мне даже стало немножко совестно, что ему придется потратить время на всё, что он перечислил.
Нужно было шкурить. Матвей принёс наждачку, и я занялась маленькими элементами Тихоновского дома — оконными рамами, с которых успешно убрала старую краску, которая сама была рада отвалиться.
Матвей с помощью жутко громкого инструмента и щетки убрал старую краску с внешних стен сеней. Оказалось, что они когда-то были покрашены.
Затем Матвею пришлось поменять какие-то доски в обшивке. Он сам решил это сделать, его никто не заставлял. А потом он разошелся настолько, что поменял у Тихона крыльцо. Полностью. Из старого растопил баню, пока я докрашивала оконные рамы тонкой кистью краской белого цвета.