— Я не могу взять, то нынче больно дорогой подарок, — запротивилась Зорька.
— Гляди-ка, я для нее полдня за ними гонялся, а она брать не желает, — всплеснул Мефодий руками.
— Благодарствую, — поспешно забрала клетку Зорька, понимая, что упираться бесполезно. — Дедушка, а отчего ты из монастыря ушел, ты ж из иноков, ученый, а иноческих одежд не носишь?
— Да здесь нужнее пока. Ступай домой, вон тебя уж ищут, — указал он на белое пятно, выплывающее из темноты.
— А где ты живешь?
— Да там же, у торга.
Зорька, простившись, подхватила клетку и пошла навстречу белому пятну, которое в свете выплывшей из-за леса луны обернулось Нежкой.
— И где ж ты бродишь? Уж сердце все оборвала, тебя ожидая, — начала причитать Нежка. — Уж думала, что с тобой чего случилось, экая темень на дворе, а времена-то какие, лихие.
— А мне вот старец Мефодий курочку да петушка подарил. Даст Бог, с яйцами будем, цыплятки пойдут, — подняла высоко клетку Зорька.
— А днем то подарить нельзя было? — не оценила щедрого подарка Нежка.
Они пошли обратно к боярскому подполу, обустроенному семейством под временное жилище.
— Не ходи больше вечерами мыть, лучше по утру, по утру все ж светлее. Обещаешь? — придвинулась к подруге Нежка.
— Хорошо, — легко согласилась Зорька. — Утром, так утром.
[1] Удатный — удачливый.
Глава XL
Шел мой милый бережком
Утренний туман таял над сонным лугом. Сквозь белую пелену все четче проступали — синева дальнего леса, уцепившиеся за края оврагов шапки кустарника, густая поросль остролистого камыша, и только над Колокшей плотное, что кисель, облако не давало разглядеть темную воду.
Зорька сладко зевнула, достала из-за пояса тряпицу, окунула в кадку, отжала и начала тереть там, где вчера в потемках не углядел светлейший князь. Дошла до каменного пророка Даниила, бережно отерла статную фигуру, каждую складочку, осторожно коснулась пальцами тесанной щеки.
— Так-то лучше, чист, румян… да жив, — улыбнулась своей работе.
Теплый южный ветер принес запах лесной черемухи. Вот только что казалась Зорька себе пожившей, даже старой, равнодушной и смирившейся со своей долей, а тут дохнуло цветочным дурманом, и сердце невольно прыгнуло, голову закружило так, что пришлось ухватиться за деревянную перекладину лесов. А ведь она еще совсем молода, ничего-то толком и не видела, а уж все в прошлом, как же так?
— Шел мой милый бережком, шел сердешный крутеньким, переходу не нашёл, — полилась тихая песня прямо из груди.
Как часто Зорька пела ее, сидя возле Данилы, умом понимая, что он ничего-то и не слышит, а все равно не покидало чувство, что милый разбирает слова, да тихо про себя подпевает.
Зорька снова наклонилась к кадке, густо смочила тряпицу и начала тереть клыкастую пасть льва. Суровый зверь хищно следил за ее движениями, мол, старайся — старайся, видишь, какой я грозный, не к чему меня сердить, вот захочу, да сцапаю твоего Данилу.
— У него там все хорошо! — разозлившись, крикнула Зорька каменной морде.
Лев ухмыльнулся сквозь острые клыки.
— Ты чего скалишься? Только попробуй его тронь, я тебя так отхожу, мало не покажется!
Лев лишь надменно сверкнул очами.
— Что⁈ Да я тебя вот как, вот как! — и Зорька начала хлестать каменного зверя мокрой тряпкой, на нее полетели холодный брызги. — Еще, еще⁈ Не смей его трогать, не смей!
Тряпка выскользнула из рук и полетела вниз. Лев обиженно опустил каменные очи долу. «Что я творю⁈ — словно очнулась трудница. — Кто увидит, скажет — умом тронулась… А, может, и вправду».
Она тревожно оглянулась — не приметил ли кто ее отчаянья, тяжело выдохнула.
— Нашел милый жердочку, нашел милый тоненьку, — пропела почти шепотом.