🕮 Читать книгу «Чудно узорочье твое» онлайн

Даниле хотелось попасть на этот первый плот, но выбрали не его, дело поручили окским корабелам. Полоняне заработали шестами, отталкивая плот от края. Вода сразу подхватила добычу, закрутила, понесла. Сотни глаз неотрывно наблюдали, как горстка людей сражалась с течением. Корабелы что-то кричали друг — другу, пытаясь выровнять плот. И вроде бы у них почти получалось, но новый порыв ветра, плескал на бревна волну, поддергивал край, и плот снова становился неуправляемым, смельчаков уносило все дальше и дальше. Не доверявшие корабелам вороги поскакали вдоль берега, целясь в них стрелами, чтобы отпустить тетиву при попытке побега. Веревки натянулись, стоявшие на подхвате мужики, и среди них Данила, потянули за них, плот стал медленно возвращаться.

Седой муж в драном кожухе вышел из рядов зевак и что-то закричал людям на плоту. Те дружно уперлись шестами в дно и начали ритмично толкаться, плот сносило, но уже не так быстро. Несколько корабелов загребли руками, словно веслами. Работа ускорилась, и вот уже в версте ниже по течению плот зарылся в камыши. Туда уже не могла добраться ни одна вражеская стрела. Данила присел и попробовал рукой воду, она была обжигающе-холодной, долго в такой не продержаться — верная смерть. Отчего же корабелы не бегут, а послушно возвращаются, волоча за собой плот и веревки? Ведь можно удариться в бега, ворогам не пересечь бушующую воду.

«Отчего не бегут?» — жестами спросил он у седого мужа, подсоблявшего советами землякам.

Тот указал на себя, потом на Данилу, затем обвел толпу полонян, а потом провел себе по горлу. Вот и разгадка — за каждого беглого будут казнены оставшиеся. В груди неприятно потянуло. А он-то, Данила, уже нарисовал себе опасный, но дающий хоть какую-то надежду побег: начнут грузиться на плоты, дело это не скорое, в один день не переправиться, больно народу много. Следует попасть на переправу ровно к сумеркам. Пока будут плыть, незаметно ослабить путы, узлы он уже изучил, а как подтянут плот к тому берегу, рвануть в камыши и бежать, не останавливаясь. Вон там овражец, покрытый лесом, ежели повезет до него добраться, то скрыться в сгустившейся ночи будет не сложно. Подождать, пока и сторожа, и полон уйдут, да пробираться на полуночь. И так Данилу тешила эта затея, что он даже переминался с ноги на ногу от нетерпения. «Погибну — судьба такая, выживу — везение». И все ладно было придумано, но… Как потом жить, зная, что за твою дерзость расплатились жизнями невиновные, вот этот почтенный мастер, тот совсем еще безусый отрок, еще жизни не видавший? Нет, на это Данила пойти не мог. Он сбежит, обязательно сбежит, но потом, когда будет отвечать сам за себя… А будет ли такая возможность? То ведомо только Богу.

Настроение потухло, без прежней суеты каменщик наблюдал, как наводят переправу. Вот натянулись веревки, вот на плот взошли и сторожа, и первые полоняне, послабее. Паром, борясь с течением, поплыл к восходной стороне. Дело сделано.

Переправа шла полным ходом, вместо одного плота уже бегали туда-сюда целых три. На лицах столпившихся у берега полонян была тоска, может, они только сейчас смогли до конца осознать, что обратной дороги больше не будет, прежнего мира не будет.

Данила вступил на шаткие бревна в свой черед, не толпясь среди первых, но и не прячась за спинами, пропуская других, — настал черед, так и пошел. Людей набилось много, плот слегка просел, но все ж выдержал. Веревки натянулись, началось мерное движение. Внизу чернела студеная вода, о стремительности потока говорили ветки и сухие былинки, торопливо огибавшие препятствие и закручивавшиеся от скрытых водоворотов.

До середины Данила тянул веревку вместе с другими мужиками, потом его сменили. Он встал у противоположного края, чтобы уравновесить поверхность. За спиной большое алое солнце торжественно уходило за окоем. Малиновый закат разливался по небу, поджигал траву неопалимым заревом…

Резкий толчок в спину, и Данила с раскинутыми руками падает в темный омут. Студеная река хватает добычу, тянет на дно, сжимает горло. Толща воды смыкается над головой, накатывает животный страх. Все это было, уже было! Ноги спутаны! Неужели все⁈ Борись! Борись до конца!

Данила принялся что есть мочи колотить ногами и грести наверх. Река, видно, удивилась смельчаку, чуть ослабила хватку. Он сделал рывок, голова выскочила наверх, Данила жадно глотнул воздух. Плот был уже на расстоянии тридцати локтей. Толпа сгрудилась, наблюдая за тонувшим, а среди них Кирша. Лица не разглядеть, но Данила мог поклясться, что на его губах играла ухмылка. Все ж сгубил, довершил дело. И ответом невидимая рука потянула за сапоги, Данила снова погрузился в пучину. «Нет, я еще поборюсь!». Снова рывок ногами, еще… Путы слетели вместе с сапогами. Данила рванул наверх, снова сделал жадный глоток степного ветра, скинул набухший кожух. Сразу стало легче. Где плот? Очень далеко. С него что-то упало, может, кинули бревно, чтоб тонувший схватился. Хотя откуда на плоту свободное бревно. Надо плыть, нельзя дать реке снова взять верх. И Данила начал делать широкие мерные гребки — один, второй, третий. Нужно как-то повернуть к своему берегу. Правая рука стала работать шибче. Но рано речной пленник обрадовался, от холода ноги стала крутить судорога, тело потяжелело, грудь сдавил железный обруч. «Нет, мне нужно выплыть. Мать сказала: „Вернись домой!“, а где мой дом? Мой дом в Юрьеве. Я должен туда попасть. Исполнить обет».

В очах мутилось, силы покидали. «Мне надо, Господи, мне очень надо!» Нога почувствовала песок. Песчаная коса. Теперь устоять, чтобы не утянуло. Шаг, второй. Идти стало легче…

Данила добрел до камышей и упал, ломая тонкие стебли. В очах померкло. Он потерял сознание.

Проснулся от оглушительного шума. Шум был невыносимым. Хотелось заткнуть уши и не слышать. А-а, как больно. Глаза зажмурились от яркого света. Да, что ж так мерзко шумит⁈ Данила медленно повернул тяжелую голову. Рядом с ним над первоцветом кружил шмель. Мохнатый комок сосредоточенно облетал желтые цветочки и раздражающе громко жужжал! Что⁈ Данила резко сел. Сердце ускорило бег. Откуда-то сбоку навалилось резкое треньканье. Мимо пролетела мелкая плаха. За спиной послышалось шуршание, Данила вздрогнул — то плескалась вода. Он сидел в стороне от камышей, среди молодой травы пойменного луга и слышал, как плещется вода! Голову сжало от спазма, пришлось обхватить ее обеими руками. Да что ж это, где блаженная тишина⁈

Сколько он так просидел, неведомо. Привыкнуть к пестроте звуков никак не получалось. Как хмельной Данила встал и пошел к реке, омыл лицо. Вот и воля. Только как теперь без сапог и кожуха, в одной драной рубахе? «Обойдусь». Главное на свободе, а то все пустое. Живот подвело от голода.

Переборов холод, Данила побрел по мелководью, прощупывая ступнями дно. Пальцы нащупали раковину. Перловица. Выхватив моллюска из воды, ловец принялся ногтями расковыривать створы. Добыча оказалась противной, склизкой и попросилась обратно. Переборов себя, Данила все же проглотил улов. Потом нашел еще пару. Пока хватит и этого.

И тут внимание привлекло что-то черное, запутавшееся в тине у камышей. Данила осторожно приблизился. Там, лицом вниз, лежал человек. Утопленник. Рывком Данила перевернул тело и вздрогнул — это был Кирша. Или не он, отчего-то было сложно опознать. Да нет, он. Выходит, мужики видели, что детский толкнул немого каменщика, и кинули его в воду следом. Такая вот судьба.

Сапоги княжеского дружинника пришлись Даниле впору, кожух мертвому тоже ни к чему, оставалось только просушить на солнышке. У Кирши был даже припрятан нож, не им ли он пырнул Немко Булгарина у церкви?

Данила оттащил тело к подножию мелового холма, вырубил с помощью ножа неглубокую могилу и прочитал молитву. Из мела выточил ровные блоки, вот и надгробие. Зорьке не в чем будет его упрекнуть, он схоронил ее мужа достойно, даже крест на меловой поверхности вырезал, все честь по чести.

Что теперь? Теперь надо идти на полуночь. Вот только назойливое треньканье птиц вызывает головную боль, но это пройдет. Обязательно пройдет.

Глава XXXVII

Дальний путь

К звукам Данила привык, не сразу, но все ж освоился, голову перестало кружить, а виски стискивать болью. Звуковой хаос начал медленно выстраиваться в стройный ряд, и вот уже знакомо чирикал воробей, пищал назойливый комар и волнующе шумел ветер в кронах деревьев.

Данила шел и шел, опираясь на вырезанный из молодого деревца посох. Очи легко отыскивали старую дорогу, по которой прошли сотни ног и конских копыт. Людей за целую седмицу он так и не встретил, да оно и к лучшему, что от них ожидать, не стал ли человек человеку волком? А вот настоящих волков Данила не боялся, они пока сторонились большое бредущее твердой походкой существо с крепкой палкой в руках. В степи было много хилой после длительной зимы дичи, которая казалась хищникам более легкой добычей. Это потом, когда человек окончательно ослабеет, а поступь потеряет упругость, вот тогда они к нему присмотрятся, начнут красться по следу, не сводя алчных глаз.

А угроза вконец ослабеть была реальной, голод наседал на плечи, перловицы не лезли, улитки — совсем дрянь. Из ножа и палки Данила сделал подобие остроги, но ловкости поймать хоть что-то городскому мастеровому не хватало, рыба плескалась у ног, как бы издеваясь, но на лезвие накалываться не желала. В конец разозлившись рыбак-неудачник скинул с себя рубаху и окунул в воду мелководья, застыл, ожидая пока мелкая рыбешка осмелеет, начнет шнырять поверх полотна. Раз. Эх, упустил! Еще попытка. Резкий рывок, и одна крохотная рыбка полетела на берег, выхваченная рубахой из реки. Данила кинулся ее искать, содрал ножом чешую, выпотрошил и жадно проглотил вместе с малыми костями. Хорошо бы на угольках поджарить, но как добыть огонь? Удары найденных дорогой камней друг о друга и попытки высечь огонь тупой стороной ножа закончились провалом. Ну, да ладно, и сырая сгодится. Снова вернулся к ловле. Небо склонилось к закату, а этаким нудным ловом удалось добыть еще две столь же малые уклейки. Лучше, чем ничего, но сколько времени потеряно, поиск еды замедлял путь.

Когда по десную руку потянулся лес, стало чуть лучше. На опушках удалось наковырять корни кипрея, Данила с жадностью погрыз длинные как стебли корешки и набрал в свитый из коры туес про запас. А еще он смог залезть на деревья и добраться до птичьих гнезд, под возмущенный стрекот он насобирал яиц, но, как бы не хотелось есть, все же оставил по одному яичку. Зачем? Глупая жалость, слишком много смертей Данила видел в последнее время.

На мертвое селение он натолкнулся внезапно. Брел — брел, и вышел к мысу реки, там на пригорке и стояло пепелище. От десятка домов остались лишь обуглившиеся руины, погорел даже простиравшийся за вервью лес. Ни мертвых, ни живых людей в этой пугающей пустоте не было, куда они подевались? Может, кости убитых растащили дикие звери, а может, люди остались живы, но были уведены в полон, возможно, разбежались, в спешке спасаясь от надвигавшейся беды. Чего теперь гадать.

У каждой доброй хозяйки у печки должно лежать кресало, ежели и похозяйничали вороги, то вряд ли заинтересовались такой-то безделицей. Данила полез на пепелище крайнего дома, присел у треснувшей глинобитной печи, долго шарил вокруг. Нашел целый горшок, отложил в сторону, снова принялся за поиски. Камень и кресало нашлись под самой пяткой печи, вместо трута в дело пошла сухая трава. Огонь весело заплясал, пожирая былинки. Данила счастливо улыбнулся. Теперь следует поискать подпол. Не может быть, чтоб вот так все и забрали, а ну как что-то из съестного все же осталось.

Кладовая стояла в стороне. Темный ход в небольшом поросшем травой холмике указывал, что нужно спуститься по земляным ступеням. Данила сделал из сухостоя светец и полез вниз. Врытый в землю сруб, присыпанный землей, уже протряхнули до него — все короба были пусты, если и просыпалось при грабеже зерно, то его подъели грызуны, их помет густо валялся на полу. Данила зашарил на вбитых в стену подпола полках. Чуть в стороне рука нащупала глиняный бок. Светец погас, но очи уже привыкли к полумраку — горшок. Данила осторожно взял его, оценил тяжесть и бережно понес наверх.

В горшке оказался горох. Горох! Вот это удача, так удача. Вечерело, и лазить по остальным домам незваный гость не стал, разжег костерок, отсыпал из своего клада горсть сморщенных горошинок. Набрал у реки водицы и зарыв в костер нехитрую посудину, принялся варить похлебку. От голода и нетерпения сводило живот, но ждать пришлось долго, горох строптив, варился мучительно медленно. И только когда округа погрузилась в плотный мрак, Данила вынул готовое лакомство из золы. Взял берестяную ложку, зачерпнул, наслаждаясь ароматом и вкусом. Все не следует сразу уплетать, можно после стольких дней голода и помереть, объевшись.

Перекусив, но не до сытости, скиталец лег на кожух у еще теплого кострища и погрузился в сон. От такого забытого тепла сразу появилось ощущение дома. Вот Данила в своей избе, лежит на лавке у печки. Дверь со скрипом отворяется, и скрип этот похож на стон колышущихся от северного ветра верб. Кто там? Зорька? Данила торопливо поднимается.

Но в дверном проеме появляется покойный Кирша, румяный, сытый, с озорным наглым взглядом. Сейчас он был тем, юрьвеским ватажником, каким запомнил его Данила в осенний роковой день на княжьем дворе. Помнится, тогда Кирша самонадеянно вызвал на бой владимирского дружинника… Об этом ли сейчас вспоминать. «Чего тебе?» — спросил Данила. «Отчего ты не ушел в булгары? Я бы умер праведником», — оскалил белые зубы соперник. «Мне туда не надобно». «Раньше было надобно, а теперь уж и не надобно. Думаешь, она тебя простит?» — сверкнули наглые очи. «Я про то не думаю», — пожал плечами Данила. «А зря». «Ты же мне соврал, что она погибла в Переяславле, — выкрикнул Данила, во сне так легко выкрикивается все, что хочется. — Тебе же сказали из переяславского полона, что твоей жены там не было, верно? Она же в лес ушла, так?»