— Да ты никак бежишь? Чего натворил? — недобро покосился Вольга.
И что тут ответить? Данила опустил руки.
— Останешься?
Воля отца, куда ж деваться. Но так близко от прошлого, добежать можно. «Вытерплю». И Данила остался.
Глава XXX
За мужем
— Ешь, ешь, мое дитятко, совсем у чужих людей отощала, — Осьма подложила Зорьке еще ложечку рассыпчатой каши.
— Да где ж отощала? Нешто не видишь, какие щеки наела? — усмехнулась Зорька, слегка похлопав себя по щеке. — Не клади больше, уж не лезет.
— А пирожочек? Гляди, какой румяненький, — соблазнительно пропела Осьма, пододвигая ароматную сдобу. — Тесто сегодня хорошо поднялось. Вот на прошлой седмице не шло и все тут, уж словно насмехалось.
— Да ладно, пироги у тебя всегда хороши, но правда, уж мочи нет есть, — Зорька легонько отодвинула пирожок.
— Так с собой возьмешь. Я заверну, нам-то с дедом куда столько.
Осьма вскочила с лавки и стала заворачивать пироги в рушник. Зорька, подперев рукой подбородок, смотрела на угол, где когда-то на полках лежали — камнерезные инструменты, груды малых камней, лоскуты бересты. Теперь полки были пугающе пустыми — самое нужное хозяин забрал с собой, остальное Осьма снесла местным мастеровым, камни куда-то прибрала, берестой растапливала печь.
— Не обижают там тебя? — тихо спросила Осьма, снова подсаживаясь к хозяйке.
— Нет, — пожала плечами Зорька.
— А свекровь как, не попрекает?
— Нет.
— Нет да нет, и не добьешься от тебя ничего. Раньше-то какая бойкая, говорливая была, все рассказывала да рассказывала.
— Да нечего особо рассказывать, — как можно беспечней проговорила Зорька. — Корова теленочком разродилась, теперь свое молоко будет, сена надобно больше, на двоих-то. А сенокосы все поделены, вот голову ломаю, где бы лужок найти, чтоб без хозяина. А Петрила, лоб здоровый, а косить не умеет, я у него косу вырвала да показываю как надобно, а он очами — хлоп да хлоп. А матушка разрешила еще козочек прикупить…
— Козочки — это хорошо, — прервала Осьма, — а муженек-то твой на прошлой седмице еле полз домой, так-то упился, срам один. У торга в сугроб бухнулся, мужички его поднимали, а он опять туда же, тьфу, — Осьма сплюнула и сокрушенно покачала головой. — Нашла себе радость.
— Это он с горя, — мягко проговорила Зорька.
— Какое у этого непутевого горе может быть? — повысила голос Осьма, выговаривая так, словно Кирша стоял перед ней. — Жену ему такую ласточку отдали, хлопотунью нашу, а у него горе, в хмелю что поросенок купается, весь Юрьев потешает.
— Князь его к Коломне не взял. Ногу пока левую волочет, никак не оправится, вот ему и сказали — тут оставайся. А что нога, на коне ведь все равно, что ты хромый, что нет, мечом же махать можно? Вот мой и обиделся. «Нет», — княжье слово, и слушать не захотели. Домой явился, надутый что сыч. Тут матушка под руку и скажи — так и хорошо, целее будешь. Ох, как он тут разбушевался, горшки переколотил, с матушкой крепко повздорил, а потом прочь убежал. Уж и где его поили — не ведаю.
— Говорю ж, дурной. Горшки-то ему чем не угодили?
— Я ему так по утру и сказала — неизвестно, чем под той Коломной дело закончится. Рязань, говорят, поганые пожгли, никого от мала до велика не пощадили, вся семья рязанского князя сгинула. Сгинут дружины, кто нас защищать станет?
— А он чего?
— Смолчал, видно, после хмеля головой маялся. Теперь ни со мной, ни с матушкой не разговаривает. Ну пусть помолчит, я не в обиде, вот к тебе прибежала, — Зорька поднялась с лавки. — Пойду я, засиделась.
— Дурень, — припечатала Осьма.
— Хороший он, — улыбнулась Зорька.
— А коли хороший, так чего ж не повенчаетесь? — старая челядинка в упор посмотрела на хозяйку.
— Пойду я, за пирожки благодарствую, — торопливо забрала Зорька со стола сверток.
— Не зовет венчаться? — прищурила Осьма глаза.