— Свататься я к тебе пришла, — бойко проговорила Зорька. — Коли сам не идешь, так мне пришлось ноги бить.
Кирша медленно повернул голову, прищуриваясь.
— Жалко стало? — кинул он усмешку.
— Хоромы твои богатые по нраву пришлись, — указала она на резной столб, подпирающий ложницу.
— Домой ступай, мне жена теперь без надобности, — пренебрежительно махнул кончиками пальцев Кирша.
И этот гонит!
— Ну знаешь, лежишь, так и лежи, — подошла она к нему, хватая за холодную руку. — А тебя мне твоя матушка уж отдала, не отвертишься.
И она, нагнувшись, коснулась губами сухих губ больного.
Кирша шумно выдохнул, очи заблестели живым огоньком.
— А еще так-то сделай, — попросил он тихо.
И не дернулся, не отшатнулся, как от чумной. Зорька наклонилась и снова потянулась к губам. Кирша жадно ответил на поцелуй, даже попытался приобнять, но сморщился от боли, виновато опустил очи.
— Ты полежи — полежи, пройдет, — погладила его Зорька по голове.
— Обязательно пройдет. Я встану на ноги, встану! — горячо заговорил Кирша. — У меня пальцы шевелятся, значит отпустит. Вот увидишь.
— Отпустит, — эхом отозвалась Зорька, присаживаясь на край.
Должно отпустить, не может же вечно тоска мучить.
— Я тебе хорошим мужем буду. Не в чем нужды не будешь знать, — шептал и шептал Кирша. — Ты мне сразу понравилась, и я тебе тоже, верно?
— Верно.
Выбор сделан, назад дороги не было.
Артельные не стали ждать Рождества, выехали, как только морозы надежно сковали грязь, а трехдневная метель покрыла землю добрым снежным одеялом — для коней не так глубоко, а саням уж скользить можно. Провожать каменщиков высыпал весь град. Сам князь напутствовал наказами, что первым делом следует предпринять на новом месте и к чему приглядеться, толковал о замерах, глине, строевом лесе, обещался приехать по весне.
Радостный перезвон возвестил об отъезде. Санный поезд выехал за ворота в белое поле. Люди на стенах заборола замахали шапками и ширинками[3].
Зорька не хотела идти на проводы, чтобы не рвать душу. Данилу она больше не видела. На утро на двор Кирши артельные друзья Немко принесли Зорькино приданое, цыплят и злополучный кошель с серебром, который заметно растолстел, наполнившись новым добром. Теперь Зорька жена по сговору. Свекровь была к ней ласкова, водила по хоромам, заискивающе заглядывая в очи. Ключи от всех коробов были так же вручены Зорьке, даже для ее малого птичника выделили угол. Живи да радуйся. Это сейчас невыносимо, потому что он где-то рядом, а уедет и все наладится. Должно наладится, нужно только немного потерпеть.
И Зорька терпела и терпела, наматывая круги по двору, и только, когда начался перезвон, не выдержала и кинулась к градской городне, в последний раз взглянуть на своего… да просто взглянуть.
В пестрой толпе отъезжающих она не сразу нашла нужную фигуру. Артельные выезжали с женами, детишками, накопленным за три года стройки добром. Сани скрипели, лошади фыркали. Поезд из возков уходил вдаль. Где же он? Где⁈ И тут она разглядела его. Данила ехал на последнем возке. Без клобука, с непокрытой головой. Захворает же! Все дальше и дальше уносила его злая судьба.
Провожающие начали расходиться, а Зорька все стояла и стояла, пока Данила не слился с общим потоком, а потом и вовсе не скрылся из виду.
— Что ж ты наделала, дочка? — рядом стоял гридень Борята.
Зорька подняла на него затуманенные от слез очи.
— Что ж ты наделала, — снова проговорил гридень. — Он же к Патрикею ходил, обет с него снять, остаться хотел, а ты… — Борята в сердцах махнул рукавицей.
— Не справилась я! — выкрикнула Зорька и побежала вниз.
«Не справилась!» Она бежала, не останавливаясь, и не разбирая дороги, пока не оказалась у торга, пред землянкой Мефодия.
Старец топил худую печь, кашляя от едкого дыма.