— Так иди себе с Богом, — отбросив полено, пошла к избе Зорька.
— Подарок-то возьмешь, буяная, — окликнул Кирша.
— Не надобно, — горделиво отбросила назад косу зазноба.
— Я вот тут на травке брошу, авось понравится.
Зорька повернулась, но Кирши уже не было. Любопытство пересилило, и, немного постояв посередине двора, Зорька осторожно приблизилась к забору, нагнулась — в траве лежала глиняная птичка свистулька.
— Воды налей, звучать будет ладней, — крикнул ей из-за забора Кирша.
Зорька сжала птичку в руке и побежала в избу. Налила осторожно в дырочку водицу, дунула. По горнице полилась соловьиная трель, словно весна уже пришла, а на лугах распускались первоцветы. Весна — это значит уже без Данилы. Зорька вздохнула и убрала свистульку в щель печурки[1].
[1] Печурка — углубление в печи, куда клали мелкие вещи для просушки.
Глава XXVII
Борьба
Зорька стояла, не шелохнувшись, вжавшись в сваленные грудой разобранные леса. Как ей удалось подкараулить князя Святослава в одиночестве, одному Богу известно. Вон он, князь Юрьевский, ходит вкруг нового собора, рассматривает готовую работу, и никогошеньки вокруг, даже гридней. Сейчас она подбежит к нему, кинется в ноги и будет слезно вымаливать, чтобы никуда каменщика Немку Булгарина не отпускал. Мало ли какие он там обеты давал, ежели сам князь кулаком по столу ударит, да рявкнет: «Тут оставайся!», то надобно будет смириться, и Данила останется, и вины на нем пред матерью не будет. Вот как все просто, и как раньше до этого не додумалась? Зорька набралась решительности, сделала шаг… и тут же снова отступила в тень лесов. Из собора вышел сам грозный князь Георгий, старший брат Святослава. Муж уже не молодой, в летах, голова седая, но крепкий, жилистый, плечи широкие, руки большие, что у каменщиков.
Время было упущено, Зорька с досады поджала губы.
— Постарался на славу, — Георгий провел пальцами по резному столбу притвора. — Не иначе стольный Владимир перещеголять хочешь, — великий князь подмигнул меньшому брату.
— Приглашай, и тебе такое построю, да еще краше, — не кинулся в оправдания Святослав. — Владимир, чай, побогаче Юрьева будет, размахнуться есть на что.
— Да ты у нас нынче на расхват, — Георгий пошел вдоль собора, увлекая за собой и брата. — Говорят, Ярослав уж в Переяславль позвал?
— То так. Артельных туда после Рождества отправлю. По весне начнем.
— А говоришь, приглашай, — с напускной обидой отозвался Георгий. — Твоя-то работа где? Сам рубил или только наказы раздавал?
— Так отгадай, — хитро подмигнул уже Святослав.
Георгий, задрав голову кверху, заскользил взглядом по каменным диковинам.
— Ну, вот эта птица кособока, то, наверно, твоя и есть.
— Почти угадал, — рассмеялся Святослав, — то Димитрий мой рубил.
— Глядишь ты, ладно как, — почесал седую бороду Георгий. — Князей- каменщиков в нашем роду еще не бывало.
— Так и что ж, — равнодушно повел плечами Святослав.
— А то, — старший брат замолчал, разглядывая «Распятие с предстоящими», — вот эта не твоя работа? — указал перстом.
— Угадал, — кивнул Святослав.
— А то, брате мой, — Георгий как маленького потрепал по жестким вихрам Святослава, — молиться за нас, грешных, там будешь, праведный ты наш.
— И я не свят.
— А давай, мы тебя женим, — кинул как бы невзначай давно припасенную фразу Георгий. — Есть одна ладушка на примете, дочь князя…
— Не нужно мне, — грубовато оборвал Святослав.
Георгий нахмурил косматые брови. Святослав отвел глаза, рассматривая стебель каменного цветка.
— Так не нужно было отпускать, зачем жену отпустил? Топнул бы ногой да при себе оставил, смирилась бы.