— Найду что-нибудь, не в пустыню же еду.
— Ну хотя бы кепка должна быть, — протянула Лида мешок.
— Кепка где-то тут была, — Николай открыл сундук, порылся там. — Вот и она, — надел он серую драповую кепку. У меня только зеркала здесь нет, разбилось при обыске, извини. Девушкам такие штуки нужны.
— Девушкам совсем не это нужно, — поджав губы, чтобы не разреветься, проговорила Лида.
— Товарищ Скоркина… Лида, у тебя все это обязательно будет, — мягко почти по-братски проговорил он.
— Ботинки вторые под кроватью, не забудь. Вот газета, заверни, — протянула Лида мятый разворот, в который тетка ей заворачивала варенье. — И постельное, посуду забирай.
— Простыни себе оставь, вижу, что у тебя нет. Они стиранные, мать летом передавала, почти новые. И посуда мне ни к чему, лишняя тяжесть. И книги, может, для учебы пригодятся.
— Какая щедрость. Ничего ему не нужно, — снова начала накрывать волна раздражения. — Совсем ничего?
И опять молчание — эта его дурацкая привычка. Как удобно, просто не отвечать на нежелательные вопросы. Замолчал, а ты думай, что хочешь.
— Почему не хочешь перевестись работать сюда, в Коломенское, — совсем о другом начал Николай, — здесь есть вакансии. Рощин возьмет, Петя о тебе хорошо отзывался. Не пришлось бы лишний раз мотаться.
— Пока учусь, удобней в мастерских. Из университета легко добираться, даже пообедать успеваю.
Вот совсем они не о том ведут светскую беседу.
— Тебя били? — осторожно спросила она.
— Нет, что ты. Все нормально.
— Бараховского и Иваныча не выпустили?
Он отрицательно покачал головой.
— Пепельницу возьмешь?
— Нет, надо бросать эту дрянь. Уже настроился, а как-то не вышло.
Николай затянул шнурок мешка. Вещи собраны, можно уходить. Сейчас он уйдет, выйдет в эту дверь и затворит ее за собой.
— А у Наташи фонограф, — зачем-то начала рассказывать Лида. — Вчера Собинова ставили. Ария Надира, из «Ловцов жемчуга». Ты слышал?
— Звезды в небе мерцали над задремавшею землей, — пропел Николай, не попадая в ноты. — Я, помнишь, обещал, что ты попадешь в Юрьев. Я дал в Ленинград телеграмму Романову, он не откажет. Они заедут за тобой в апреле. Посмотришь на Георгиевский собор своими глазами, стоит того, — его губы подбадривающе улыбнулись, а глаза словно пеплом припорошило, и ничего за этим пеплом не разглядеть.
— О, где же ты, мечта моя, где вы, грезы любви и счастья, — пропела и Лида.
— Прощай, Лида, — накинул он мешок на плечо, обулся и сделал шаг к двери.
— Коля! — крикнуло само сердце.
Он повернулся.
— Если ты сейчас уйдешь и меня не поцелуешь, ты будешь жалеть об этом всю жизнь, — кинула она ему в лицо с отчаянной яростью.
— Если я тебя поцелую, ты сама будешь жалеть об этом всю жизнь.
— Вот так, все за меня решил. Да откуда тебе знать, о чем я буду, а о чем не буду жалеть⁈ — вцепилась она в ворот его пальто.
— Ты не понимаешь. Это же игра такая — «Кошки — мышки» называется, сегодня выпустили, завтра снова сцапают, и упекут подальше, если… Не хочу потянуть тебя за собой, слышишь, не хочу для тебя такого. У тебя все есть для счастья, живи.
— А все ли?