Вздохнув, достаю две чашки, наливаю из термоса чай, который заваривала себе вечером. Ставлю одну перед Демьяном Аркадьевичем, присаживаюсь напротив.
– У моих родителей всегда было туго с деньгами, – произношу негромко, и он поворачивается на мой голос, поднимает глаза. – А в первые годы после рождения близнецов стало совсем сложно. Мне было двенадцать, потом тринадцать, хотелось хорошо выглядеть… Но приходилось обходиться тем, что есть.
Мужчина подаётся вперёд, смотрит внимательно, и я понимаю, что начала правильно. Он не может рассказать первый или показать слабость, но в ответ на мои слова – сможет. Если захочет, конечно.
– Мама хорошо шьёт и вяжет, – продолжаю свой рассказ, – и я всегда была одета прилично, но не в дорогие вещи. А среди моих одноклассников были разные дети. Одна девочка выделялась – папа-бизнесмен, в школу на машине, фирменные тряпки. У неё был свой круг подружек, и с её подачи меня начали травить.
Опускаю глаза. Нет смысла вспоминать. Я это переросла и давно отпустила.
– Думаю, не надо объяснять подробности? – опять поднимаю взгляд на Демьяна Аркадьевича, и он кивает.
– Не надо. Я представляю. У меня плохое зрение, – говорит вдруг.
Глава 8
– Зрение? – в моём голосе искреннее удивление. – Я даже подумать не могла… Но… Ни разу не видела вас в очках.
– И не увидите, – он морщится, – ненавижу очки.
– У вас близорукость или дальнозоркость?
– Близорукость. И астигматизм, – вздыхает мужчина. – Я ношу линзы.
Приподнимаюсь на стуле, наклоняюсь вперёд над столом, вглядываюсь ему в глаза и теперь действительно замечаю прозрачные линзы на радужной оболочке.
– Какой красивый у вас цвет глаз, такой голубой оттенок, – говорю задумчиво.
Тут же, осознав, как близко нахожусь от его лица, сглатываю и, отшатнувшись назад, плюхаюсь обратно на стул. Вспоминается, как он отказался читать Косте книжку, сославшись на усталость. Видимо, просто линзы уже снял к тому времени.
Шеф неловко пожимает плечами, отпивает чай из чашки.
– Почему линзы? – спрашиваю первое, что пришло на ум. – Почему вы не сделаете операцию?
– Боюсь, – следует на это неожиданно честный ответ, и я даже не сразу соображаю, как реагировать на такое откровение.
– Я бы, наверное, тоже боялась, – подумав, соглашаюсь. – Как-то глаза – это всегда страшно. Вас дразнили в детстве из-за очков?
Он кивает.
– Из-за очков, из-за хороших оценок, из-за того, что чересчур худой и хлипкий, в общем, ботаник – типичная история.
Я вижу, что продолжать ему не хочется. Может, уже и вообще пожалел, что разоткровенничался. Поэтому встаю, мою и убираю чашку, а затем говорю спокойно:
– Тогда вы точно понимаете, почему я заморочилась с этой поделкой. Косте и без того хватает неприятностей в школе.
– Что вы имеете в виду? – шеф подбирается.
– Вы помните, что вас вызывали к директору перед отъездом?
– Совсем забыл, – он морщится, отодвигает чашку. – Надо поехать завтра.
– Не обязательно, – качаю головой, – я со всеми разобралась.
– С кем вы разобрались?
– С директрисой и с замначальника генштаба, сыну которого Костя заехал по лицу.
– С кем?!