В конце концов, ее последнее воспоминание обо мне — это та ночь в клубе, когда она меня возненавидела.
И продолжает ненавидеть на протяжении всего нашего брака, так что это не такая уж и большая проблема.
По счастливой случайности, а может, и по несчастливой, смотря с какой стороны посмотреть, Ава стерла все свои воспоминания, начиная с момента нашей свадьбы и заканчивая последним инцидентом, который почти уничтожил ее.
Хорошая новость заключается в том, что она не узнала и не узнает о том, как это произошло.
Плохая — что она не смирится с этим и будет бороться до последнего, чтобы узнать правду.
— Она все еще не помнит о браке, — говорит Сесили тем дружелюбным тоном, который каким-то образом способен успокоить любую ситуацию.
Но только не эту.
Кроме того, Сесили — одна из причин, по которой Ава превратилась в абсолютную развалину. И хотя она не сделала хуже, она и не поспособствовала тому, чтобы ей стало лучше. Постоянные попытки Сесили ублажать и баловать ее, словно слепая наседка, всегда раздражали меня.
Наверное, мне стоит написать Джереми, чтобы он как можно скорее увез ее отсюда. Это избавит нас обоих от предстоящей головной боли.
— Ты хочешь поехать с родителями? Думаешь, это разумно? — спрашиваю я жену, и она начинает кивать, но потом останавливается.
Я слушал весь их разговор со стороны. И да, Ариэлла — просто дилетантка по сравнению со мной и моими превосходными навыками слежки, но сейчас это неважно.
Я слышал, как эта чокнутая рассказывала Аве о том, что она устроила в своей семье, и слышал в голосе Авы чувство вины, даже если она этого не помнила. Кроме того, вчера вечером она притворялась спящей, когда тетя Сильвер и Коул — не называю этого человека дядей, пока он не назовет меня сыном; заявите на меня в полицию за это — спорили о ее лекарствах и новом терапевте.
Бессмысленный разговор, если хотите знать мое мнение, учитывая, что я ее законный опекун и ни у кого из них больше нет права голоса в выборе ее лечения.
У нее тоже нет права голоса.
Пока они разговаривали, Ава отвернулась, но я видел, как она сжимает простыни и прячется в подушку. И хотя она мастерски умеет прятаться от мира, от меня ей не скрыться.
Я не хромоногий ублюдок, жаждущий ее внимания, и поклоняющийся ее алтарю из розовых блесток.
Она не является ни моей благодетельницей, ни моей владелицей.
Однако она моя жена. Моя гребаная собственность.
Редкое спокойствие охватывает ее черты, когда она встает. Больничный халат обтягивает ее с уродством картофельного мешка, и все же ей удается выглядеть элегантно.
Воротник халата сползает с ее плеча, открывая вид на кремовую кожу, которая так и просится, чтобы на ней поставили клеймо, владели ею, чтобы она стала красной.
Я перевожу взгляд на ее лицо, которое стало пастозно-белым из-за того, что она чуть не умерла от страха. Ее блестящие светлые волосы спадают на спину волнами, и, как всегда, она слегка встряхивает ими, прежде чем провести по ним пальцами, а затем затягивает в импровизированный пучок, как всегда, когда она готова начать что-то делать.
Это мелочи. Подбородок, легкое движение бедер, чертов способ, которым она завязывает волосы.
И все же этих мелочей достаточно, чтобы доказать, что она здесь. Прямо напротив меня.
Не у подножия лестницы.
Не в луже крови.
Не мертвая.
— Я буду собираться, — говорит она без эмоций.
— Ты собираешься вернуться с ним? — шепчет Ариэлла. — Но зачем? Я могу отвезти тебя домой.
Прежде чем я успеваю поправить, что дом Авы теперь мой дом — не то чтобы она признала это вслух, — она отмахивается от Ариэллы.
— В этом нет необходимости.