— Какой ещё бульон? — Эд сел, протирая лицо. Он пока не до конца проснулся.
— Говяжий.
— У нас был говяжий бульон? Ты вечером суп готовила?
— Нет, только собиралась, — соврала я. Не говорить же в самом дела, что только что его закончила.
Пока до полусонного сознания доходили мои слова, я отдала Эду чашку.
— Пей.
Эдмунд заглянул в полученную посудину:
— Сколько времени, Цифи?
— Около четырёх утра, а почему ты спрашиваешь?
— Пытаюсь понять, — темные глаза подозрительно сощурились. — Если бульон был уже готов, ты до четырёх утра его грела?
Я не ответила.
— Или всё-таки варила, а?
Отвела взгляд. Не только я вижу его враньё, но и он моё.
— Пей уже. Всё и без твоей болтовни давно остыло.
Эдмунд отхлебнул.
— И чего ты так напрягалась? — уточнил Эд, одарив меня таким взглядом, будто я непрошибаемая дура.
— Если так беспокоишься о моём режиме, — я поднесла руку к лицу Эда и большим пальцем стёрла прилипший к его губе укроп. — Не болей. И мне не придётся готовить тебе бульон посреди ночи.
Он промолчал. Неспешно пил, глядя куда-то в стену. Я терпеливо ждала, от скуки наблюдая за каждым его движением.
— Спасибо.
— Ну наконец-то ты додумался это сказать.
Я невольно расплылась в улыбке.
Бывший жених допил бульон и отставил чашку. Положил руки на одеяло. Мой взгляд, всё время следовавший за движением, опустился к его животу:
— Знаешь, я только что обратила внимание, но у тебя пузо.
Красивые большие глаза наполнились удивлением. Эд посмотрел на своё тело. Живот никак нельзя было назвать толстым.
— Пузо?
— Ну, смотри, — я поднесла руки и, сжимая большой и указательный пальцы, постаралась собрать жирок в складочку. — Тебя, конечно, назвать мускулистым… едва ли правдоподобнее, чем "жирным", но всё-таки в юности что-то отдалённо похожее на пресс у тебя просматривалось, а сейчас прослойка жира его перекрывает, и живот получается совершенно ровный, — меж пальцев, наконец, оказалась зажата складка. — А значит, у тебя пузико. Маленькое, но есть. Видишь?
— Так и говори: Эд, ты жиробас. Вот Роланда я так не раскармливала. Ишь, какой! Хряк на убой, — Эд шмыгнул носом и сам взялся за живот, моментально собирая более крупную складку и продолжая излагать саркастичные комментарии. — Как ещё пол не провалился.
— Ты обиделся, что ли? — я с нежной улыбкой оглядела этого "хряка".
Эдмунд был свыше наделён прорвой замечательных талантов, но его величайшим даром было «есть и не толстеть». Правда, вместе с возможностью набирать массу жира, ушла и возможность для набора мышечной — о мускулатуре атлета оставалось лишь мечтать.
— Ты не хряк. Ты симпатичный, — я ни сколько не лукавила.