— Я хорошо помню, как он впервые приехал к нам шестнадцатилетним пареньком.
Так, нестыковочка. Эд повредил источник в семнадцать. Полагаю, дед оговорился.
— Тогда он просто приехал к другу погостить и уехал осенью.
А… значит, не оговорился.
— Однако через год вернулся сюда навсегда.
Эдмунду явно было неловко на сцене. Его напрягало не внимание к его персоне, а скорее необходимость стоять с заинтересованным видом и ничего не делать. У него на лице буквально была написана мольба о помощи — смесь скуки и неловкости.
Подумав, что его никто не трогает, учитель сделал ещё укус, и, как на зло, в этот момент сапожник повернулся к нему.
— Что ты можешь рассказать гостям нашего чудесного города, как человек нездешний?
Послышались смешки.
Эдмунд вжал голову в плечи и начал быстро жевать. Понимая, что уже очень долго молчит, попытался заговорить с набитым ртом, но подавился и, кашляя, прикрыл рот левой рукой. Той, в которой была сосиска на палочке. На брови моего учителя остался след жёлтого соуса.
Смех звучал уже вовсю. Эд и сам едва его сдерживал. Кое-как справившись с собой, Эдмунд обратился к публике:
— Да хороший город, только медиков нет — поправить бы это, и вообще отличный был бы, — Эдмунд стёр с брови соус. — Люди душевные. Сколько не лажай — всё равно любят.
Сапожник кивнул и продолжил нести какую-то избитую речь, а Эд опять надкусил сосиску, но в этот раз маленький кусок, чтобы в случае чего сразу проглотить, но больше его не дёргали.
— Девушка, Вы местная? — меня тронул за плечо какое-то незнакомый мужчина.
— Ну… относительно. А что Вам нужно?
— Не подскажите, как его зовут? — человек указал на Эда.
— Эдмунд Рио.
— А Вы не знаете, он случайно не родственник того Рио, который открыл метод снятия печатей.
— Не родственник. Это он и есть.
У чужака округлились глаза. Он кивнул мне и, бросив короткое «благодарю», растворился в толпе, а вокруг раздались аплодисменты — речь кончилась.
Эдмунд шагнул с края сцены. Моментально проросшая под ногами крапива, как живая ступенька спустила его вниз, к нам с мамой.
Мама достала носовой платочек и поднесла к лицу Эда, вытирая с брови остатки соуса.
— Ну и вот нужно было тебе есть именно в этот момент.
— Ой, да не начинай.
— Я и не начинала, — мама спрятала платок обратно в кармашек. — Пойдём лучше, потанцуем?
Я покосилась на мать. Что-что, простите?
Эда тоже такое предложение несколько выбило из колеи.
Я переводила взгляд с мамы на Эда.
Они смотрели на меня.
Кто-то должен был нарушить неловкое молчание, поэтому я развела руками: