— Мы с вашей группой будем встречаться каждую пятницу здесь или в спортзале, — продолжал монолог преподаватель. — А по вторникам в лекционной аудитории на втором этаже в главном корпусе. А теперь приступим. Сколько вас сегодня?
— Двадцать семь, — выкрикнул кто-то из ряда.
Преподаватель указал на Эда:
— Ты, получается, двадцать восьмой. Отлично. Как раз на пары разобьётесь.
Преподаватель вынул из кармана стопку «колоду» карточек с цифрами:
— Партнёр для тренировки будет выбираться случайным образом на каждом уроке, — он вынул две карточки и сверился. — Тринадцать и семь. Сейчас найду, кто у нас по списку с такими номерами…
Собрав таким случайным образом пару, он выдавал юношам палки и отправил на середину поля.
— Тридцать. Таких у нас в списке нет, — он сунул листик в нижнюю часть колоды. — Тогда… двадцать три. В пару пойдёт… двадцать восемь. Рио и Солена.
Эд вышел из строя и направился к преподавателю, одновременно с ним вперёд зашагал папа. Теперь, когда Эд поглядывал на соперника, он стал чётким.
Я не могла заставить мозг поверить глазам, но он был почти таким же, каким и на моей памяти: ростом чуть выше среднего, со светло-русыми волосами, раскинутой надвое чёлкой и далеко посаженными серыми глазами на круглом лице. Разве что, сейчас он был стройнее. Всё-таки с возрастом папа поднабрал.
Парни отошли в сторону и остановились, разглядывая друг друга.
— Ты, значит, с нами решил выпускаться? — папа прищурился, оценивая невысокого угловатого мальчонку.
Я похолодела. Только теперь, слыша голос, до сознания, наконец, дошла информация: передо мной папа. И он жив. Настолько, насколько живым может быть воспоминание, он жив.
— Ага. Через год, — ответил Эд коротко. Диалог не получил развития. Настала небольшая пауза.
Рука Эдмунда легла мне на плечо:
— Ты в порядке?
Я вздрогнула, оборачиваясь на голос, вдруг показавшийся мне совершенно незнакомым. Они всё-таки разные — голоса у папы и учителя.
— Да… — выдавила я, не моргая глядя на Эда. Воспоминания о нём и об отце в моем мире не существовали вместе, поэтому возможность видеть их рядом заставляла вспомнить — всё вокруг не реально.
Эдмунд, кажется, хотел что-то сказать, но папа из воспоминания опередил его, снова глядя на парнишку:
— Это же у тебя брат погиб? Рыжий такой, кучерявый. Карстен, кажется.
— Да, — кивнул Эд. В ещё не сломавшемся голосе засквозило нежелание продолжать тему.
— Сочувствую.
— Спасибо. Это тебя недавно поймали с травой?
— Я просто не знал что сказать! — почти закричал Эдмунд, стоя у меня за спиной. — Вот и ляпнул первое, что пришло в голову. Не осуждай этого мелкого идиота, он просто тупой. И, кстати, речь не про наркотики. Там другая очень долгая история.
— Да, но не одного меня, если уж говорить объективно, — помедлив с ответом, нехотя отозвался папа.
— Вот только шайку выделяют по имени лидера, — ехидно заметил Эд.
— А ты типа образец для подражания, да? Разве не ты спёр из оранжереи тот ядовитый гибискус?
— Гибискусы не ядовиты, а тот цветок… — Эд осёкся. — Короче, гибискусы все на месте.
— Если не секрет, кого ты травить собрался?
— Жуков в кабинете астрологии.