Я понюхала мазь в баночке и скривилась. Запах напоминал что-то среднее между плесенью и ментолом. Должно быть, жутко болючая штука. Когда я на тренировках стирала ноги в кровь, папа мазал меня чем-то похожим. Жгло неимоверно, зато, в отличие от других девочек из группы, ни разу не было воспаления.
– Садись. – Я кивнула на кровать.
Дэваль не сдвинулся с места. И смотрел так, словно я предложила ему живьем отведать горстку тараканов.
– В какую букву ты собираешься завернуться, чтобы обработать эту красоту на спине? Если не хочешь, чтобы я помогала, можно я тогда посмотрю? Люблю наблюдать, как мои враги корчатся в невыносимых муках.
Явно нехотя, с каждым шагом преодолевая желание послать меня куда подальше, Дэваль пересек комнату и опустился на кровать. Вблизи следы оказались еще более жуткими. Мысленно я содрогнулась, но внешне невозмутимо набрала немного мази и осторожно коснулась одной из ссадин.
Дэваль дернулся, но промолчал.
– Уверен, что это поможет?
Ответом меня не удостоили, и пришлось продолжить. Теперь я немного лучше понимала отца, когда он, не обращая внимания на мои сопли, слезы и мольбы, продолжал водить меня на массаж, впихивать витамины и заставлять тренироваться даже в отпуске.
За месяцы здесь, в Мортруме, я так привыкла ко множеству безумных вещей, что ожидала увидеть, как раны на глазах начнут затягиваться. Но мазь таяла на разгоряченной коже, а чуда все не происходило. Только Дэваль вздрагивал снова и снова, когда я касалась красных следов.
– Хочешь, я схожу и попрошу обезболивающее? Скажу, что упала на льду.
– Нет.
Потом немного помолчал и добавил:
– У тебя руки холодные.
– Да… точно. Ты весь горишь. Сейчас согрею.
– Не надо.
От жалости защемило сердце, но я стиснула зубы, чтобы ничем ее не выдать. Жалости Дэваль не потерпит. Даже мои прикосновения терпит с трудом, и то лишь потому, что понимает, что сам просто не сможет дотянуться.
– За что он так? – наконец набралась решимости спросить я. – Узнал, что мы сделали? Давай расскажем, что это я.
Хотя я, наверное, и двух ударов не выдержу.
Я украдкой скосила глаза на руки Дэваля. Но они оказались абсолютно здоровыми. Он что, даже не пытался защититься? Просто позволил отцу себя избить? В том, что это дело рук Вельзевула, я не сомневалась.
– Нет, – отрезал парень, и на этом разговор снова затих.
Даже исполосованный жуткими бесчеловечными ударами, Дэваль определенно был хорош. Жаль, что такому поганцу досталось такое идеальное тело. Я едва удержалась от того, чтобы потрогать темные растрепанные волосы. Кончики пальцев застыли у самых прядей, там, где кончалась самая длинная и глубокая ссадина. Воображение работало против воли. Внутри все сжималось от мысли о том, насколько адская это боль: вот так, по живому… чем? Кнутом? Да какой отец вообще способен на такое по отношению к своему ребенку?! Что надо сделать, чтобы заслужить это?
Вельзевул бил не в ярости, не когда гнев лишает разума. О нет, он совершенно сознательно избегал лица и ног, чтобы Дэваль не выпал из обоймы. Чтобы продолжал быть стражем и служить Повелителю, даже если каждое движение отдается болью.
Не удержавшись, я приблизилась и кончиком носа потерлась о его плечо. Как в детстве, когда папа болел. Единственное проявление заботы, на которое была способна пятилетняя девочка. Ткнуться носом, лечь рядом и усиленно стараться не показывать, как ей страшно. Папа редко болел так, что не мог подняться, но каждый раз я запомнила на всю жизнь. Он, думаю, тоже.
Дверь с грохотом распахнулась, и я отпрыгнула от Дэваля чуть ли не к изголовью кровати.
– Эй, Дэв, ты живой? – хмыкнул Самаэль.
– Мы принесли… – Дар осекся на полуслове. – Привет, Аида. А что ты здесь делаешь?
– То, что следовало бы вам, любящим братьям. – Я помахала баночкой. – А вы что принесли вместо этого? Бутылку? Серьезно?
– Эссенция. – Самаэль пожал плечами, опускаясь на диван. – Довольно неплохо заглушает боль.
– И не стыдно? Взрослый иной, глава министерства, а лечится водкой, – фыркнула я, возвращаясь к спине Дэваля.
– Мы же не люди. На нас все заживает быстро. У нас не бывает инфекций и шрамов. Почти. Так что задача – переждать боль и дожить до момента, когда все затянется.