– Удобно, наверное, приезжать на денек-другой, радовать всех своим распрекрасным лицом, но не углубляться в проблемы, – распаляется Дамир, – не задавать сложных вопросов и не брать на себя ответственность… Ни в чем, никогда!
– Разве я не задаю вопросы? Толку с них? Ты не отвечаешь.
– Ты знаешь, о чем я, – сверкает глазами Дамир, сжимая вилку сильнее.
О да, они оба знают. Тимур убежал не только от отца, но и от своего брата, который тогда в нем одном находил опору.
Тимур вздыхает.
– Я не убегал, – говорит. – Ты так считаешь. Ты постоянно об этом говоришь, и, наверное, у меня нет шансов тебя переубедить. Но в моих глазах я не сбе…
– Ты именно это и сделал. Оставил меня одного отдуваться, быть «надеждой» отца…
– Ты сам выбрал такой путь, забыл? – Тимур теперь тоже кричит.
– У меня выбора не осталось.
– Я тут ни при чем, – жестикулирует Тимур, показывая руками на себя, – тебе не оставила выбора гордость, твоя правильность, твое желание во всем следовать указке отца. Да ты просто хотел это, ясно? Хотел быть великим и ужасным гендиректором в холдинге отца.
Дамир едва не рычит.
– Не смей так говорить, – вкрадчиво велит он.
– Как будет угодно! Я единственный, кто тебе скажет правду…
– Не надо.
– К черту. Бессмысленный разговор. От и до бессмысленный. С меня достаточно.
На том все и заканчивается.
Как будто кто-то выключает свет в комнате.
Дамир привык к такому, но все равно чувствует себя немного оглушенным, когда брат разводит руками и спешно уходит в гостевую спальню. Он смотрит на кухню, на автомате убирает тарелки и немного приходит в себя. После вечера с братом он чувствует себя еще хуже, чем до него.
***
Мама хватается за сердце и велит принести ей капли после первой же моей фразы. Я знаю, что иногда мама переигрывает, перетягивает на себя одеяло всеобщего внимания, хотя развод – это вовсе не ее трагедия и драма.
Я возвращаюсь с ней на кухню, отставая на шаг.
Мама садится на стул и продолжает обмахиваться рукой.
Я даю ей стакан воды и сердечные капли. Стою и молчу, пока она не заканчивает их считать. Проходит секунд тридцать.
Мама поднимает глаза, но в них нет ни капли теплоты или понимания. Так мама смотрела на меня в детстве, если я роняла на пол посуду или обрисовывала обои, так она отчитывала меня в юности, если учитель замечал проблемы с уроками.
Я боюсь, что из разговора ничего толкового не получится.
Мама, словно стремясь доказать мне это прямо сейчас, спрашивает:
– Что ты наделала?! – она щурится.
Ко мне возвращается то гадкое ощущение предательства от самого близкого. Именно так я чувствовала себя, глядя на абсолютно отчужденного от меня Дамира, который поднимался с постели.
– Мам, – во мне тоже что-то сжимается, – он изменил мне и…
– И что? – она повышает голос, загоняя меня в угол этими неожиданными эмоциями. – Покажи мне мужчину, который ни разу не изменял жене. Покажи, я хотя бы посмотрю на него, краснокнижный экземпляр, – она невесело хмыкает и поднимается.