Бережно, насколько могу, обнимаю ее, прижимаюсь, боясь даже дышать. Она упирается лбом в мою грудь и горько плачет.
— Не плачь, Солнышко. Главное цела.
Слышу глухой звук закрывшейся двери позади, нас оставили одних.
— Прости, это из-за меня…
Ника поднимает на меня заплаканное лицо.
— Я теперь надолго вышла из строя…
— Переживем…Мне нужно ехать, вечером проведаю тебя. Что привезти?
— Планшет в спальне на тумбочке. А то я тут завою.
— Может, фрукты?
— Давай, на твой вкус.
Закрываю дверь палаты, Калинин сидит неподалеку на диванчике. Поднимается, увидев меня.
— Сколько она здесь пробудет? — спрашиваю, отмечая, что он уже не такой злой, как вначале.
— Пару дней понаблюдают, если все нормально, отпустят домой.
— Я вечером приеду…Если не загребут…
— Ты сейчас в полицию?
— Угу, только домой заеду, записи с камер сниму.
— С тобой поеду.
— Зачем?
— Ты был когда-нибудь на допросе?
— Нет.
— Поэтому и поеду, как адвокат. Заодно с материалами дела ознакомлюсь.
По дороге домой ухожу в свои мысли, Калинин тоже, думаем каждый о своем. Звонок Богдановича отбиваю, но он настырно прорывается снова.
— Алло!
— Что там у тебя стряслось?
— Неприятности. Меня пока не будет.
— Все серьезно?
— Да, при встрече расскажу.
Отключаюсь, нет желания с кем-то перетирать эту тему. Злость трансформировалась в тяжелый осадок навалившихся проблем, прямо как несколько месяцев назад, только та боль была тупая, а эта режущая по живому.
— Никак не могу понять, — прорезается сквозь поток моих мыслей Калинин, — тебе аварию хотели устроить или тебя подставить.
— Вряд ли подставить. Шансов, что за руль села бы Ника один к десяти. Она уже вдогонку у меня машину попросила.