– Мы в последнее время мало видимся, у каждого столько дел…
– А, ясно. – Слишком легко принимает от меня это вранье тетя Марина. – Ну, бывает.
Мы допиваем чай, болтая о ее молодости, затем женщина встает:
– Буду готовить филе индейки. – Она открывает один из ящиков. – Так. Похоже, Никита опять унес кухонные ножницы к себе в комнату, он колет ими орехи. Ты не сходишь? Не принесешь?
– Да, конечно.
– Наверное, они у него на столе. – Бросает тетя Марина через плечо. – Вот же балбес! И бегай потом по всему дому, собирай все за ним!
– Сейчас принесу. – Говорю я, вставая.
Иду в спальню Высоцкого и замираю на пороге. Перед глазами, словно кадры кинопленки, проносятся воспоминания о том, как мы ураганом взлетали по лестнице и вбегали сюда, отталкивая друг друга плечами – соревновались, кто забежит первым. Я и сейчас не чувствую себя здесь чужаком или гостем, но сердце все равно замирает.
Я вхожу и чувствую его запах.
В комнате царит бардак, разумеется. Кровать не заправлена, на полу валяются его носки, учебники горой навалены на столе, а на спинке стула болтается толстовка Никиты. Я машинально подхожу, беру ее, подношу к носу и, вдохнув, прикрываю глаза. Этот аромат переносит меня в те дни, когда мы были вместе, и я была особенно счастлива. Ночь на крыше, вечер на танцах, прогулка в парке: я ощущаю морской ветер, слышу смех Никиты, чувствую тепло его рук, когда он нечаянно касается моей кожи. И это невыносимо.
Я буквально заставляю себя положить толстовку на место и зажмуриваюсь, силясь вспомнить, зачем сюда пришла. «Ножницы!» – осеняет меня.
Поворачиваюсь к его столу, и мне вдруг начинает казаться, что я ныряю в море и иду ко дну, потому что вижу гирлянду из фотографий, растянутых над ним. Здесь мы с Никитой на снимках в разные моменты нашей жизни: от детства к настоящему времени. Такие разные и такие счастливые – буквально с улыбкой до ушей. На последней фотографии мы с ним обнимаемся после выступления на фестивале: усталые и все в поту. У меня блестит над верхней губой, а у него влажные круги подмышками, как у рабочего на стройке – еще бы, больше трех часов двигаться на сцене и исполнять песни!
Ощущение, что мне не хватает всего этого, ложится в животе тяжелым камнем. Быть без Никиты это как потерять часть себя. Наверное, он чувствует то же самое, глядя каждый раз на наши снимки, когда садится учить уроки.
Я достаю телефон, чтобы написать ему, что скучаю, но замираю, уставившись на сообщение, которое отображается на экране. Это оповещение из банка: какая-то Эллина Х. перевела мне тридцать тысяч. Внушительная сумма. Что еще за Эллина? Наверное, ошиблась. Как бы мне теперь вернуть ей деньги?
Вспомнив, что тетя Таи работает в этом банке, я набираю номер подруги. Выслушав меня, она обещает связаться с родственницей и попытаться помочь. Сведения о клиентах банка – конфиденциальная информация, но кто его знает? Вдруг получится? Мне чужие деньги точно не нужны.
Я проверяю стол Никиты, но не нахожу на нем ничего, кроме кучи записок с текстами будущих песен. Ножниц нигде нет. Спускаюсь, чтобы сообщить об этом тете Марине, но застаю ее режущей мясо этими самыми ножницами.
– Нашлись! – Восклицает она. – Оказывается, лежали под разделочной доской, а я и не заметила! Останешься на ужин?
– Нет, спасибо. Мне еще доклад по литературе готовить. – Вежливо отказываюсь я. – Как-нибудь в другой раз.
И ухожу в смешанных чувствах, думая только о том, почему жизнь, кажущаяся такой простой, вдруг оказывается такой сложной?
«Хочешь сегодня погулять? У меня предки опять свалили на дачу». – Пишет Стас, когда я возвращаюсь домой и сажусь за уроки. – «Можем сначала сходить в кино, а потом поехать ко мне». – Предлагает он.
Мои пальцы замирают над клавиатурой, грудь сдавливает от волнения. Я знаю, что означает «поехать ко мне», и поэтому не хочу спешить с ответом.
19.2.
– Наконец-то, нашел тебя. – Вздыхаю я, приблизившись. – Пришлось обойти полгорода.
Леха поднимает на меня взгляд и тут же сводит брови. На его лице словно происходит надлом. Он явно не рад меня видеть.
– Привет. – Моей участливой улыбки хватает, чтобы разозлить его еще сильнее: теперь он сжимает пальцы в кулаки.
– Чего тебе? – Спрашивает он.
– Я искал тебя. – Говорю я и сажусь рядом с ним на ствол старого сухого дерева.
– Это я уже слышал. – Бурчит Дрыга, отворачиваясь и впиваясь взглядом в море, в котором отражаются неподвижные облака высокого неба. – Зачем я тебе понадобился?
– Хотел убедиться, что у тебя все в порядке. – Признаюсь я.
– Убедился? – Хмыкает он.