— Тебе не выгодно, чтобы я сел. Ты же тоже теперь взятку взяла, мы повязаны… Это называется соучастие. — Салманов подмигивает, я чувствую, как в районе солнечного сплетения сжимается тугой-тугой узел.
Дергаю руку, он позволяет освободиться. Это дарит облегчение.
Салманов делает шаг назад, я с его подарком тоже поднимают на две ступеньки.
— Сау бул, Айлин-ханым!
— До свидания.
Принципиально не хочу перебрасываться с ним даже парой фраз на крымскотатарском. Пусть не притворяется.
Слежу, как разворачивается, делает еще несколько шагов и натыкается на свои повернутые носками к двери туфли. Запоздало думаю, что он может даже не знать о наших традициях. Но мужчина ненадолго зависает, потом бросает на меня взгляд через плечо.
В нем столько мальчишеского озорства, что меня пробирает дрожь. Я не этого хотела. Не азарта. Понимания.
— Ох, Айлин…
Мама тоже видит, качает головой. Отец покашливает, но делает вид, что ничего не произошло.
Разбивает мне сердце, шагая с Айдару и протягивая руку.
— Рахмет, Айдар-бей. В моем доме вам всегда рады.
В груди клокочет, хочу крикнуть: а я — нет! Ко мне больше не приходи! И бросить мою взятку в широкую спину. Но я стою и кричу в себя. Дрожу в себя. В себя ненавижу. В себя умираю.
Учусь дышать, справляюсь с накатывающей истерикой. Её тормозит, как ни странно, Салманов.
Уже обувшись, попрощавшись, оборачивается и еще раз смотрит на меня. Серьезно. Внимательно.
— Я вас услышал, Айлин-ханым. — От его слов сердце замирает. Неужели? Но хорошо, что облегчение ощутить я себе не позволяю. Его взгляд опускается, задержавшись на секунду на моих губах, катится вниз по шее. Он кивает на коробочку: — И вы меня послушайте, — я понятия не имею, что подразумевает. И не спрашиваю.
Как только отец с Айдаром выходят на крыльцо, разворачиваюсь и несусь в свою комнату. Замыкаюсь. Ни с кем сегодня не буду говорить. Швыряю футляр на кровать и подхожу к окну. Слежу, как машина уезжает. Если бы в руке был камень — бросила бы. А потом грязно ругалась, что не попала и не разбила стекло.
Топит в ненависти. Отвращении. Не могу потушить бурю эмоций. Не могу заткнуть внутренний ненужный диалог с избранником моего отца.
Решаю, что если вышвырнуть подарок из окна — полегчает.
Возвращаюсь к кровати и со злостью раскрываю. Дергаю усыпанную камнями нить, взвешиваю.
Становится жалко. Слишком дорогой подарок. И слишком красивый.
Стону и опускаюсь на пол. Вслед за яркой вспышкой ярости я снова тону в болоте тоски. Недолго тихо плачу, потом берусь рассматривать украшение.
Глажу сверкающие камни, смахиваю слезы.
Кто-то же живет в золотых клетках? Кто-то же убеждает себя, что счастье — в этом? От меня тоже этого ждут? А если я не могу?
Чувствую легкую шероховатость на внутренней поверхности браслета, переворачиваю. Удивляюсь так, что даже слезы прекращаются. Стираю их рукой, жмурюсь и читаю:
«Проявишь терпение — получишь больше».
Глава 11
Как бы господину прокурору ни хотелось, я не собираюсь тратить время на ребусы и надеяться на авось. Если он хотел сказать мне что-то важное: нужно было делать это напрямую, а странная гравировка на браслете — ни к чему.
Да и вообще… Может он просто приобрел вещичку в ломбарде с хорошим дисконтом и гравировка — часть истории браслета? Это вполне впишется в образ любителя сэкономить, взяв при этом максимум.