— Тогда возьми мне кофе. Мне нужно поговорить с врачом.
Она неуверенно поворачивается, отстраняясь от меня, когда я всё ещё держу её за талию. Мне невыносимо отпускать её, но я должен первым услышать о состоянии её отца, я должен подготовиться, прежде чем она услышит что-то неутешительное.
Полина не устраивает истерик, не требует остаться здесь и слышать весь разговор. Она отходит на несколько сантиметров и берёт портмоне, которое я достаю из кармана и протягиваю ей. Пристальным взглядом я провожу её, пока она идёт по длинному коридору и выходит из отделения реанимации и интенсивной терапии. Дверь за ней закрывается, не издавая ни единого звука. Врач подходит ко мне, судорожно крутя ручку в одной руке.
— Когда он придёт в себя? Только говорите человеческим языком, без терминологии, чтобы я не расшифровывал каждое слово.
— Если всё будет хорошо… — откашливается он, постоянно поглядывая в папку с бумагами и избегая моего взгляда.
— Что значит «если всё будет хорошо»? — перебиваю я.
— Станислав Юрьевич, поверьте, мы сделали и будем делать всё возможное…
— Мне нужно, чтобы вы делали всё невозможное.
— Да, так и будет, — подтверждает он. — К сожалению, последствия непредсказуемы. Точно мы не можем сказать, когда он начнется — день, два или больше, учитывая слабое сердце и брадикардию. Главное сейчас нормализовать его замедленный пульс.
— Значит, вы нормализуете его замедленный пульс. Я повторюсь: вам всем придётся очень несладко, если с моим тестем что-то случится и он умрёт в этой клинике.
Мужчина прочищает горло, пока я смотрю на него сверху вниз. Он выравнивает спину и кивает мне, понимая, что я не шучу.
— Скажу так же, что это похоже на попытку суицида, слишком много снотворного с крепким алкоголем. Возможно, после выписки нужно будет отправить его в психический диспансер, обычно…
— Я решу, что мне делать с моим тестем, когда он проснётся. Ваше дело сделать так, чтобы он открыл глаза и чувствовал себя лучше, чем когда-либо.
— Да, конечно. Я вас оставлю.
Он кидает короткую фразу о том, что Леонида можно будет положить в обычную палату, когда он проснётся. Но это первые сутки после подобного отравления — самые тяжёлые.
Блядь, что же ты творишь? Как бы там ни было, я достану с того света, чтобы здесь убить собственными руками за то, что он вытворяет. Его никто не мог напичкать кучей таблеток, точно не сиделка — она знает, что я просто сдеру шкуру за любую оплошность, не то, что за намеренное отравление моего тестя.
Он решил отправить себя на тот свет? Нихрена не выйдет.
Отгоняю от себя любые мысли, когда маленькая ручка жены касается моего предплечья. Она протягивает мне бумажный стаканчик, который я ставлю на поверхность сзади стоящего стула.
— Я взяла эспрессо.
— Спасибо, малыш.
— Тебе спасибо.
Она смотрит на меня как на единственного своего спасителя, которым я буду, всегда буду для неё. Её руки блуждают по моим плечам. Сейчас она так сильно нуждается во мне, что не скрывает этой потребности.
— Я не знаю, что бы сама делала в этой ситуации, любимый. Я совсем не знаю, как бы справилась с этим без тебя, — очередные слёзы снова скатываются по её щекам и снова пачкают собой мою рубашку. Я ненавижу её слёзы, они всегда бьют меня по живому. — Я бы ни с чем не справилась без тебя.
— Ты достаточно справлялась без меня, моя девочка. Теперь этого не нужно.
Она утопает в моих объятиях, заставляя меня нуждаться в ней ещё больше, чем обычно. Мне катастрофически нужно быть тем самым, кто уничтожает всех её демонов и не даёт им заполучить её светлую душу. Мне хочется одного — быть нужным ей настолько, чтобы она видела во мне целый мир. И я буду её волшебником, всегда буду этим волшебником, который творит для неё волшебство.
— Я не переживу, если с папой что-то случится.
— С ним ничего не случится, малыш.
Я целую её в макушку и вдыхаю естественный аромат её тела. Как всегда что-то сладкое, пряное, похожее на персиковый гель для душа.
— Так сказал врач?
— Так я говорю. Он поднимется и выслушает каждый мат, который я на него обрушу.