Резко встаю и тут же спохватываюсь. Сейчас убежит.
Но она подходит ближе и вглядывается в мое лицо. А потом вдруг поднимает руку и несмело трогает скулу. Там самая большая ссадина, насколько я помню.
— Ауч… — отшатываюсь, и она расстроенно прижимает пальцы к губам.
— Больно, Никит?..
Ругаю себя и беру ее за руку.
— Нет, Мышка. Не больно. Правда.
Она хлопает ресницами, и я осторожно снимаю с нее очки. Прячу в карман и любуюсь.
Какая она красивая! В том же обтекаемом фиолетовом платье. Хорошо, жуткий красный цветок сняла. И еще резинку сняла, которая волосы стягивала.
Она такая тоненькая и ладная, что у меня начинает шуметь в голове. Или это от ее запаха, проникающего в ноздри и заползающего в подкорку?
Ее прохладные пальчики пробегают по лицу, гладят плечи, руки. А я стою как дурак и улыбаюсь.
— Никита, мне очень жаль… — она так жалобно смотрит, что я готов еще об какую-нибудь витрину долбануться.
Кладу руку ей на талию — осторожно, чтобы не спугнуть — и тяну на себя.
— Маша… Машка, зачем ты это сделала? Зачем туда влезла?
Она испуганно моргает.
— Мне нужны деньги. На операцию. На глаза. Нам сказали, лучше сделать за границей. Мама искала клинику, в Турции есть хорошие предложения. Но у нее нет денег. Когда папа умер, его мать все у нас забрала.
— Его мать? — удивленно переспрашиваю. — Твоя бабушка, что ли?
Маша отводит глаза, хоть я уверен, вместо меня она видит только большое цветное пятно. Я читал о ее диагнозе в интернете.
— Она не моя бабушка. Папа мне не родной, — отвечает расстроенно, как будто проговорилась. А потом вдруг порывисто обнимает меня за талию, прижимается к груди щекой, и я замираю совсем ошалевший. — Никита, что мне делать? Я боюсь…
Хватаю ее в охапку, обвиваю руками и буквально впечатываю в себе. И снова замираю, прижавшись губами к ее макушке.
— Почему ты не сказала мне? Я бы попросил деньги у отца. Он бы дал, я точно знаю.
— Нет, — она торопливо вытирает глаза, — мы ни за что не возьмем. Ни я, ни мама.
Сдерживаю себя и подавляю глухую волну раздражения, поднимающуюся изнутри. Опять эта Дарья. Конечно, не возьмет, она же гордая. Из-за тупой гордости матери дочь влезла в такое дерьмо, из которого попробуй теперь выберись.
— Маш, — беру мокрое личико в руки и заглядываю в огромные блестящие глаза. Пусть она меня не видит, зато она меня слышит, — я с тобой, ты мне веришь? Ничего не бойся, я тебе помогу. Только верь мне. Пожалуйста…
Она поспешно кивает и обхватывает меня за плечи.
— Можно?.. — спрашиваю негромко.
Она закрывает глаза. Едва различимо кивает.
И я обхватываю губами ее губы, ощущая, как внутри закручивается в спираль настоящий торнадо. Хочу схватить ее, забросить в машину, привезти домой — родителей сегодня не будет, нам никто не помешает. И отнести в свою комнату.
Но я не могу предать ее доверие. Я могу только целовать ее вот так, нежно и осторожно. Посреди отстойного дворика такой же отстойной пятиэтажки.
И мне глубоко наплевать, что на нас сейчас все смотрят.
Главное, что Маша обнимает меня, доверчиво прижимается. И я буду последним ублюдком, если предам ее доверие.