В сундуке нашли пару сапог – не слишком больших, кстати, нужно попробовать примерить. И похоже, были ещё и другие, раз самогонщики Дормидонт с Севостьяном всё время поминали какие-то сапоги. Наверное, переживали, что сами не догадались прибрать к рукам?
Найденную посуду унесли на кухню, новые, но отсыревшие льняные простыни отложили в стирку.
- Скажи, Ульяна, перины можно кому-нибудь заказать? Простыни мы как-нибудь подрубим, будет хорошо, а вот перину бы.
- Найдём, перо и пух у меня есть, и сдаётся мне, не только у меня. Тебе как – попышнее, пожиже?
- Попышнее, попышнее, - рассмеялась я. – И подушки, что ли.
- Сделаем, - закивала та.
Ещё нашли два неплохих суконных плаща, серого и тёмно-зелёного цвета, и их бы тоже просушить. Разложили пока по тем столам, что ещё не занесли в дом, а там видно будет.
Мужики-самогонщики составили в своей комнатке склянки и бутыли ровными рядами, вымыли пол – сказали, они и так это иногда делают, потому что чисто ж должно быть, процесс тут у них. Потом они сходили до неведомого мне пока Синюхи, но дома его не застали. По словам супруги – с утра подался куда-то в лес.
- Он того, блаженный немного. Может, с того и пьёт, - пожал плечами Севостьян.
- Что дальше, матушка-барыня? – глянул Дормидонт.
- Дальше дрова. Зима, понимаете ли, близко, а у меня дровяной сарай пустой. Что вам нужно дать для того, чтобы запасти, распилить и наколоть?
Переглянулись, почесали затылки – синхронно, я чуть не рассмеялась в голос, но вовремя подавила смешок.
- Это, лошадь бы с телегой.
- Ульяна, у кого есть лошадь с телегой?
- У отца Вольдемара, - тут же откликнулась та. – У нас была, раньше, теперь кому за ней смотреть?
- Значит, идёте сейчас к отцу Вольдемару на профилактическую беседу и за лошадью.
- Что ли на ночь глядя в лес? Матушка-барыня, пощади.
- Почему на ночь? Завтра с утра.
- Так непогода завтра.
- Тогда послезавтра, - пожала я плечами.
Вроде в сараюшке ещё были какие-то не сгоревшие в нашей прожорливой печи остатки деревяшек, если прямо срочно понадобится – их и сожжем.
Мужики не стали дальше спорить, поклонились оба, шапки надели да пошли.
- А сама-то когда к отцу нашему духовному пойдёшь? – усмехнулась Ульяна.
- Да уж завтра, наверное, - вздохнула я.
Сегодня уже не было никаких сил никуда идти и ни с кем разговаривать. Поесть бы да и спать.
Но мы ещё занесли в зал всё, что сушили на улице – разложили, расправили, пусть хоть так. А вообще можно сделать сушку на втором этаже – помыть там, натянуть верёвки какие-нибудь, да и пусть. Пока не зима – будет сохнуть, а потом – мёрзнуть. В детстве и зимой вывешивали постиранное бельё на улицу, заносили потом всё задубевшее, и оно досыхало уже дома. Разберёмся, короче.
Расходились домой по сумеркам, договорились встретиться наутро. Ещё нужно придумать, как запирать дом. Может, у них тут и не принято, но если тащат всё, что плохо лежит, то замки необходимы. Об этом можно и у Пелагеи спросить. Эх, как дома-то было легко – зашёл в сеть, выбрал, что надо, заказал – и либо привезут, либо сам съездишь и заберёшь. А тут и заказать некому, и забрать не у кого. А если и заказать – то привезут где-нибудь через полгода какие-нибудь удалые местные купцы.
Вспомнила, называется, про местных и удалых. У Пелагеи дома на лавках сидели оба удалых – и Гаврила, и Пахом. Вымытые до скрипа, одетые в чистое, бороды расчёсаны, рисовая водка, огурчики, всё, как полагается.
- Ты чего наших людей переманиваешь? – попёр на меня быком Пахом вместо «здравствуйте».
- Не поняла, - я притормозила немного, но только немного.