Мужики поставили большую бутыль на пол, вторую плешивый не выпускал из рук. Это он – Дормидонт? Он и заговорил:
- А мы что? А мы ничего. Мы только тут. Мы из этой комнаты не выходили.
- Скажешь тоже, не выходили, - рассмеялась Ульяна. - А печь вам что, не была нужна, да?
- Ну, была, - вздохнул второй. – Но мы только печь! В комнаты не ходили, сундуков не трогали, сапоги из тех сундуков не брали!
- А откуда знаете-то про сапоги? – спросила я. – Раз не брали?
Почему-то меня разбирал смех. Самогонщики, мать их. Но мужики на меня не глядели и только сопели.
- Чего молчите? Рассказывайте, что тут устроили, - как дети, честное слово.
Или думают, что я отстану? А я не отстану, ничего подобного.
- Ну, мы тут… Никого же не было! – кудрявый поднял на меня взгляд, и такая злость была в том взгляде, что я прямо изумилась.
Это что, уже посчитали своим? А тут валится им на головы баба какая-то, и приходится хвосты поджимать?
- А теперь есть. И желаю знать, кто хозяйничает в доме, который теперь мой.
- Так ничей был, и неча за ничей спрашивать, - гнул своё кудрявый.
- А теперь уже чей, - я тоже не сходила с рельсов, и что-то меня такое зло взяло, что я прямо рявкнула в немытые рожи: – Говорите, кому сказано!
- Мы, барыня… вот тут, да, - кудрявый тут же пошёл на попятный. – Жить надо, дети малые, не вели казнить только, Христом-богом молю, не вели! И у меня дети малые, и у Дормидонта, жить-то надо! Рыба то поймалась, то нет, а это дело верное, беленькую все любят, и клюквенную, и брусничную, и рябиновую! И медовую тоже!
- Матушка-барыня, мы отработаем, только не гневайся, и пороть не вели! – вступил второй.
- Ну, положим, пороть я никого пока не собиралась, - покачала я головой. – Думала поговорить сначала. Или за вами ещё какие грехи против меня есть? – я прямо ощутила, как вцепилась взглядом в кудрявого, он побойчее.
- Мы того… случайно вышло… нечистый попутал… - забормотал мужик, сделавшийся вдруг белым-белым.
- Дурак, молчи! – второй, который держал склянку с беленькой, как толкнёт его в бок, да как ринется бежать!
Только далеко не убежал, дверь-то заперта, а второй выход мы перекрыли.
- Лука, глянь, - повела я плечом в ту сторону, а сама посмотрела на оставшегося. – А ну говори, как есть!
- Случайно, ей-богу, случайно, не хотели мы, ничего не хотели, - бормотал тот.
- Что ты сделал? – спросила я внятно и раздельно.
- Я – вон ту барыню отвлёк, - кивнул он на Марью, - и ещё одну, с вами была, седая такая.
- А он? – кивнула я в сторону выхода, откуда слышался невнятный писк.
Мужик опустил голову.
Я оглянулась – почему-то просто заставить говорить не прокатило. Силы кончились? Но на полу лежал деревянный черпак, воду им наливали, что ли? Большой, тяжёлый. Я подхватила его и замахнулась на ближайшую полную бутыль.
- Матушка-барыня, не трожь только, всё расскажу, как есть, расскажу! Испугались мы, ибо больно пуганые. А ну ты бы пришла и нас тут порешила? Баре, они ж всякие бывают, и сами насмерть запороть могут, и солдатам отдать! Мы и подумали, что если тебя не будет, то и нам ничего не сделается…
Чего? Он мне сейчас сказал, что они с дружком утопили Женевьеву? Вот так просто, ни за грош? И что с ним теперь делать, с таким? И с его приятелем и компаньоном?
- Что тут за шум, а драки нету? – раздался из-за наших спин ещё один голос.
Тьфу, собрались любопытные. За нашими спинами стоял отец Вольдемар и внимательно нас слушал. Интересно, сколько всего успел услышать.