- Ага. В каждом видит или насильника и похитителя, или жениха, который не спас.
- А жених-то почему не спас? В сказке ж полагается, чтоб за тридевять земель пошёл, семь пар железных сапог стоптал, и потом только нашёл.
- Так то в сказке, а тут быль. Из родительского дома Алёнушку украл атаман Живка, лютый он был, никого не жалел. Вроде говорили, что отец наладился было в погоню, да дождались его и порешили. Тому Живке было что таракана задавить, что человека жизни лишить.
- А куда пропасть могла?
- Да куда хочешь. Лес – вон он, море – вот оно. Из моря ни за что не выплывешь, рыбы да раки раньше съедят, чем до дна опустишься. В лесу то самое – если кого встретишь, кто тебя может в гору заманить, или в распадок неприметный, скрытый – вот и всё, больше не воротишься. Да и просто косолапый задерёт, или волки. Если б та Алёнушка умерла честь по чести, да отпели её, или хотя бы молитву над ней прочитали заупокойную – уже хорошо было бы. А так теперь вот бродит, ни ей покоя нет, ни нам.
- И правда… пропадали мужики?
- Ещё как пропадали, - кивала Ульяна. – Дуня, ну хоть ты-то скажи!
- А что сказать, я с ней говорила и жива, - пожала плечами Дуня.
- Как говорила? – спросила хором мы все.
- Как сейчас с вами. Поздно вечером шла по берегу из Косого распадка к себе, и на узкой тропке встретилась. Приготовилась защищаться, не пришлось. Но конечно, поздоровалась да поклонилась, ну и себя оградить не забыла. Преграду-то мою она преодолеть не смогла, да и не пыталась. Поклонилась мне, глазами зыркнула своими невозможно синими, повернулась да и пошла себе. А я подождала, пока она пройдёт, да тоже пошла себе.
Я перевела дух – Дуня выжила, я тоже смогу, если вдруг что. Поздороваться язык не отсохнет, поклониться голова не отвалится.
- Рассказывать ты мастерица, надо тебя на лавку усадить да чаю налить – будешь нас развлекать, а мы мыть дальше станем. Только завтра уже, - сказала я Ульяне.
- А чего на лавку-то, руки вроде пока целы, ноги тоже, - не поняла та. – Рассказывать не кули ворочать, справлюсь. Да и ты, Женевьева, тоже что-нибудь расскажешь – как раньше жила, нам же всем страсть, как любопытно! У нас такого и не видывали, даже Янек, он с далёкого запада, его земли наша государыня царица забрала, он слово супротив неё сказал – и быстро на рудник таёжный поехал. Только сбежал оттуда, не вынес. Говорит – раньше был вельможный пан, а теперь тут стал, как все – рыбу ловит, коптит да солит. Сагудай у него знатный, да сами сейчас пробовали.
Сагудай был хорош, тут ничего не скажешь.
- Ох, бабы. Болтливые вы – деваться некуда. Давайте-ка по домам уже, что ли? – сурово глянула на нас Евдокия. – Будет ещё время покалякать.
- Матушка-барыня, - подал голос Лука. – А можно мы того, тут заночуем? Не хочется попасться этой… Алёнушке.
- Заперли бы нас тут, - подал голос Алёшка, - а утром отперли. Мы никуда и не денемся. И открыть ей не сможем, если вдруг постучит.
- А она ещё и постучать может? – изумилась я.
- Если дверь ей не отпирать, то и не войдёт, так ведь?
А Дуня с Ульяной только переглянулись и плечами пожали.
В общем, на том и порешили – парней запереть, самим разойтись. Вышли на улицу, огляделись – и впрямь на берегу тот самый силуэт с фонарём, и на месте не стоит, ходит. Брр.
- Дуня, ты-то дойдёшь? Или проводить? – я ни разу не была в её доме, но знала, что он совсем в лесу.
- А сама потом как пойдёшь? Я-то тут каждый куст уже знаю и каждую корягу поперёк тропы, а ты?
- А я даже шарик твой задевала куда-то.
- Вот завтра с утра поднимайся и ищи, он редкий и ценный, - пожала плечами Евдокия. – Ну, бывайте, завтра свидимся.
И пошла себе по улице.
А мы с Ульянкой заперли наших парней снаружи, а они ещё и изнутри заперлись на всякий случай, и пошли.
- Ты тоже сама дойдёшь? – спросила я.
- А как же, - закивала та. – Доброй ночи!
- И тебе доброй ночи!