Она остаётся там, вероятно, ожидая, когда я уйду, и только после того, как я убеждаюсь, что это от смущения, а не от настоящей слабости, я выхожу из ванной.
И это, дамы и господа, входит в список пяти самых трудных вещей, которые мне когда-либо приходилось делать. Идёт по списку сразу после того, когда я не трахнул её неделю назад, пока она лежала голая на моей кровати.
Нет ничего, чего бы я хотел больше, чем помочь ей принять душ, но это означало бы прикоснуться к ней, бы быть опьянённым её близостью, запахом и присутствием, которые, кажется, затмевают весь грёбаный мир.
И если бы я сделал это, я бы не сдержался и трахнул её, не задумываясь.
Все сегодняшние запутанные эмоции, разочарования и неудачи я бы выместил на её теле, но я не могу этого сделать, когда она травмирована из-за того, что её чуть не изнасиловали.
Поэтому я предпочитаю разобраться с этой частью.
Я пишу Виктору, чтобы он подождал меня внизу с Юрием и Максимом, затем переодеваюсь в свежий костюм. Убедившись, что Саша действительно принимает душ, я выхожу из комнаты и тихо закрываю за собой дверь.
Я нахожу троих своих лучших людей перед домом.
— Что случилось, босс? — спрашивает Максим, зевая. — Я думал, мы все молились о том, чтобы этот день поскорее закончился.
Виктор бьёт его по голове, даже не глядя на него.
Максим хватается за место и кричит:
— Какого хрена это было?
— Твоя наглость.
— Я просто озвучиваю то, что все думают. Какого хрена?
— Мы закончим только после того, как сожжём дотла все базы албанцев…
Губы Юрия приподнимаются в нехарактерной для него ухмылке.
— Мы идём за их другим логовом?
— Да, это так.
Виктор хмурит брови.
— Пахан сказал нам позаботиться о них в своё время.
— Сегодня такое же подходящее время, как и любое другое, — я направляюсь к машине, и Виктор уступает мне дорогу. Я останавливаюсь перед ним и хватаю его за плечо. — Мне не следовало бить тебя тогда.
— Я забыл об этом.
— А я нет, — я встречаюсь с его бесстрастными глазами, которые иногда отражают мои. Виктор более бесчувственный, чем я, и использует преданность, которую он испытывает только ко мне, как свою движущую силу, и иногда позволяет ей влиять на всю его личность.
Его воспитывал отец-одиночка, который работал начальником службы безопасности Романа и погиб во время выполнения задания, когда Виктору было около двенадцати. У него не было другой семьи, и поскольку он всегда был ворчливым мудаком, который любит указывать на недостатки других людей, он никому не нравился.
Я был единственным, кто сидел рядом с ним во время еды и занимался с ним боевыми искусствами. Я сделал это, потому что мне нравилась его молчаливая компания и прагматичный характер. Со временем он стал моей тенью и моим самым преданным человеком.
Я сжимаю его плечо.
— Но я предупреждаю тебя, Виктор. Не вставай больше на моем чёртовом пути.
Выражение его лица не меняется, когда он говорит своим роботизированным голосом:
— Я не буду. Если только это не касается твоей безопасности.
Он только что повторил слова точь-в-точь как Саша. Кто они, черт возьми, такие? Телепаты или что-то в этом роде?