— Подожди меня там, долго не задержусь, — шепчу в пахнущие солнцем волосы.
Соня быстро отстраняется, поправляет воротник пальто и испуганно шепчет:
— На нас смотрят.
Оглядываюсь. Один из замов, секретарь и Макс в шесть глаз рассматривают мою Птичку.
— Ну и пусть, — я снова притягиваю ее к себе, в этот раз уверенней.
И снова утыкаюсь носом в волосы, рукой поглаживаю по спине. Она несмело обнимает в ответ. Мы стоим так считанные секунды, единственно прекрасные за эти чертовы почти две недели, которые не виделись и не общались.
— Я буду ждать тебя, — полушепотом обещает Птичка и уходит.
Думать о ней я не перестаю даже на кладбище. Пришла, обняла и полностью заполнила собой пустоту. Я и злюсь, и обижаюсь, но вместе тем радуюсь и волнуюсь перед встречей с ней. Она приехала ко мне! Она хотела поддержать. Это многое значит.
Ехать на поминки не хочется, но приходится. Перед их началом в кабинете отца зачитают завещание. Юля приехала со своим адвокатом и сидит на диване, скрестив ноги и задрав подбородок. В этом кабинете ей все знакомо, диван особенно, я думаю.
Старый адвокат отца аккуратно вскрывает конверт, градус напряжения заметно возрастает. Пока он зачитывает вводные данные «кто, где и в присутствии кого», невольно наблюдаю за Юлей. Она нервничает больше всех.
Все активы холдинга мы с Максом наследуем в равных долях. Мачехе помимо обещанного брачным контрактом содержания остается поместье. Моей маме какой-то мини-отель на острове, о существовании которого никто не знал. Мамы даже нет в кабинете, и я на выхожу, чтобы пригласить ее.
Мы возвращаемся, когда последняя воля озвучена. Юле не досталось ничего, и она в бешенстве. Ее адвокат громко зачитывает заключение генетической экспертизы, согласно которому умерший является биологическим отцом Шурика. Моя мама ахает, мачеха истерически смеется, мы с Максом переглядываемся.
— Завещание будет оспорено в суде, — обещает все еще моя жена. — И развода легкого не жди! — цедит мне, направляясь к выходу.
— Хрен ты что получишь! Это я тебе обещаю, — неожиданно шипит на нее Макс.
— Села Юлька одной жопой на два стула, да нигде не поимела, — заливается нетрезвая мачеха ей в спину. — Говорила я тебе, Никита, не связывайся с этой дрянью!
— Вы что, разводитесь? — удивляется мама, как будто при таких раскладах возможен другой финал.
— Какая трагикомедия! Современный Реньяр[1], — отстраненно замечает старик-адвокат.
И только я улыбаюсь молча. Мне хочется поскорей уехать к Птичке, у нас с ней своя пьеса в двух действиях.
Закончив с адвокатом, я выхожу из дома. Во дворе меня ждет мама.
— Я правильно поняла, что Шурик мне не внук? — уточняет. Я киваю. — Всегда чувствовала. У тебя будут здоровые дети, Никита. Я об этом уже двадцать лет каждое утро молюсь.
— И твои молитвы услышаны, — подмечаю, думая о том, что нужно будет познакомить Николь с еще одной бабушкой.
Мама гладит меня по плечу:
— Но ты не бросай Шурика, брат тебе все же. Жалко его, инвалида. И о папе плохо не думай. Он всегда был привлекательным и харизматичным мужчиной, женщины на него липли, как мухи на мед.
— Мухи любят не только мед.
Мой сарказм в день похорон неуместен, мама смотрит с укором.
— Когда ты злишься, ты очень на него похож.
— Из общего у нас разве что злость, — хмыкаю снова некстати.
— Не нужно, Никита. Он всегда хотел лучшего для тебя.
— Знаешь, мама, когда кажется, что знаешь, как будет лучше другому — это только кажется. Он подложил под меня свою подстилку и вынудил признать его ребенка.
— Он не знал, что мальчик его. Сына не обделил бы.