— Мами, он пр-р-рисол к тебе, — оповещает Николь. — Хочешь какао? — с невозмутимым видом приглашает нового знакомого за стол.
Он растеряно моргает, пока моя малышка что-то лепечет про шоколадное печенье и уже тянет его на террасу. Она дочь своего отца: такая же самоуверенная и не умеющая принимать отказы.
Проходя мимо меня, он сухо произносит:
— Нам нужно поговорить, София.
Они с Николь выходят на террасу. Мы с мамой коротко переглядываемся, и я шепчу одними губами:
— Уведи её, пожалуйста.
С натянутой улыбкой она принимается уговаривать внучку отправиться к бассейну, где её заждались друзья. Но гостеприимная Ника достает свою личную коробку с печеньем и конфетами. Мы с мамой удивленно переглядываемся. Обычно наша маленькая жадина не с кем не делится вкусностями из своей коробки. Даже со мной! А Гордивскому предлагает.
Выпроводить эту мелкую подхалимку оказывается не так просто. Приходится включить строгую маму и объяснить, что ко мне пришли по делу. Ника дует губы, но слушается. Берёт нарукавники и с демонстрационным недовольством идет к двери.
— Я в басик, — обращается к Никите на прощанье.
В ответ он кивает и обескуражено улыбается. Она явно сбила его с толку своей непосредственностью. Его взгляд отражает неподдельное восхищение, и я невольно любуюсь. Именно так любящие отцы смотрят на своих дочек. Я совершенно забываю о том, что он ничего не знает.
Хлопок входной двери заставляет меня вздрогнуть и прийти в себя. Как только мы остаемся одни, Никита меняется в лице и впивается в меня пытливым взглядом.
— Николь моя?
Всего два слова в вопросительной интонации, а у меня в глазах на миг темнеет. Я даже встряхиваю головой: послышалось, наверное. Он сказал: «Николь милая»?
— Эта девочка — моя дочь? Ответь, София! — уточняет и смотрит так, что кровь в жилах стынет.
В очередной раз я немею: горло сжимает болезненный спазм. Слегка пошатнувшись, киваю. Получается как-то неловко, словно я кланяюсь ему.
Никита не понимает моих телодвижений. Трёт лоб и предупреждает:
— Только не нужно врать. Я все равно добьюсь генетической экспертизы.
Он смотрит как-то исподлобья. Я не совсем понимаю, о какой экспертизе речь.
— Николь — твоя дочь, — выговариваю эти три слова с трудом и опускаюсь на стул. Еще минута такого напряжения — и я запросто могу свалиться в обморок. Никита продолжает стоять. Теперь он смотрит сверху. Я боюсь отвести взгляд. — Не нужно ничего добиваться. Я не вру, — мой голос звучит уверенней.
— Теперь нет, — он неприятно хмыкает. — Как ты могла ее скрывать, Соня? Зачем?
— Ты уже был женат, когда я узнала.
Он выгибает брови:
— Это как-то меняло факт, что ребёнок мой?
В ответ я пожимаю плечами и туплю взгляд. У меня есть и другое объяснение, но теперь оно кажется надуманным. Что бы ни произошло в прошлом, нужно было сказать. Он имел право знать.
Никита присаживается на корточки и пытается заглянуть мне в глаза. Он в полном порядке, а я в полнейшем шоке. Неожиданно. Была уверена, что удивляться в нашем случае положено ему.
— У меня всего десять минут. Такси ждёт. Через два часа самолёт обратно. Но я не уйду, пока не услышу, почему ты так со мной поступила. Тебе никто тогда не угрожал?
Теперь, когда он ниже, от его взгляда не спрячешься. Я отвожу глаза, а потом и вовсе закрываю лицо руками. Мне стыдно. Лучше бы мне угрожали, но нет — это было решение, основанное на ревности, обиде и желании отомстить.
Никита кладет руку на моё колено и легонько сжимает его. Я мотаю головой и убираю руки от лица.
— Я чувствовала себя преданной. Брошенной, ненужной тебе… Злилась. Хотела вычеркнуть тебя из жизни. Забыть! — признаюсь, сжимая руки под горлом.
Мне трудно дышать и хочется плакать. Я по новой проживаю ту давнюю боль.