Разволновалась. Вижу, что дышать стала чаще и взглядом по кухне блуждает. Собирается перейти к разговору, ради которого приехала, но не решается.
— Надо поставить цветы в воду, — хватает со стола букет, — они быстро вянут.
Это хороший для меня знак — значит, что скоро уезжать Птичка не собирается.
— Вазы нет, но я могу срезать верхушку у пластиковой бутылки, — предлагаю по-хозяйски.
— Давай, а я пока камешков принесу для устойчивости.
Выбегает на темную террасу и спустя полминуты залетает обратно в дом, громко айкая. Держится за руку, в глазах ужас.
— Что? — кидаюсь к ней.
— Порезалась! — пищит и подпрыгивает на месте.
Бровки домиком, вот-вот разрыдается.
— Дай посмотреть, — командую, пытаясь взять за руку.
Головой трясёт, айкает и не даётся. Руку к груди прижала и дрожит. Достаю из холодильника остатки виски и тащу её к мойке. Упирается.
— Надо обработать, Соня. Там грязь. Ну что ты как маленькая?!
— Будет больно! — кричит. — Порез глубокий! А-а-ай! Не надо…
Не слушаю ее протесты. Блокирую перед собой и промываю руку сначала водой, а потом вискарём. Зажимаю рану салфеткой. Порез действительно глубокий.
Развернув к себе лицом, крепко обнимаю её и держу, пока она сотрясается всем телом, всхлипывая, как маленькая.
— Ну всё-всё, успокойся. Сейчас пройдёт…
Поглаживаю по голове, спине, плечам. Салфетку вдавливаю так, что болеть не должно, но она плачет и плачет. Кажется, уже не от боли. Просто нервы сдали и напряжение выходит. Чувствую, как зажатое в моих руках тело постепенно обмякает. Рубашка на плече мокрая от её слёз. Пора прекращать эту затянувшуюся истерику, и я знаю как.
Еще раз провожу ладонью по волосам Сони и сжимаю ее тоненькую шейку, слегка отстраняюсь и уверенно целую. Сразу в губы и без лишней нежности. Они сейчас солёные от слёз и ощутимо дрожат. Это необычно, но больше удивляет, что Соня не отталкивает. Она отвечает. Несколько раз рвано хватает ртом воздух, закидывает руку мне на плечо и с тихим стоном присасывается к верхней губе.
На доли секунды я теряюсь. Не ожидал такой реакции, но уговаривать себя продолжить не приходится. Фиксирую затылок и толкаюсь в рот языком. Она принимает. Чувствую её вкус, слышу дрожащий стон на вдохе и понимаю: у нас будет секс. Мои рецепторы безошибочно распознают её жгучее желание и готовность.
Поза, в которой мы стоим, быстро перестаёт быть похожей на успокаивающие дружеские объятия. Я больше ее не обнимаю — я в неё вжимаюсь. В ответ Соня выгибается и льнёт. Ближе уже некуда, но она пытается, старательно притираясь грудью. Сквозь несколько слоёв ткани чувствую ее твёрдые соски.
Больше не плачет. Сладко постанывает, всасывая мой язык. Это охрененно приятно, до неконтролируемой дрожи, что пробирает рывками. Нас обоих заметно потряхивает. Ток несётся по венам, и мы вибрируем друг другу в унисон.
Нам катастрофически не хватает рук. Её порезанная правая зажата в моей левой, а остальных нам мало. Птичка пытается освободиться, но я не отпускаю.
— Тсс, не нужно резких движений. Кровь еще не остановилась, — шепчу и с тяжелым выдохом трусь лбом о её переносицу. Как же мне не хочется тормозить!
Соня отстраняется и смотрит одурманенным взглядом. И я от него дурею и вскипаю. Сейчас дымиться начну, к чертям собачьим!
— Надо перевязать, — объясняю, потому что ей точно плевать на рану. У тех гормонов, которыми мы в данный момент фонтанируем, обезболивающий эффект посильней опиума.
— Я спущусь в гараж за автомобильной аптечкой. Жди здесь, окей?
Заторможено кивает, постепенно выходя из эндорфиновой комы.
Вернувшись с пластырем, нахожу ее в той же позе. Реально стоит и ждёт. Подозрительно послушная. Заклеиваю порез пластырем и заглядываю в глаза.
— Ты чего притихла?
— Стыдно, — выдаёт неожиданно.