Я вся дрожу. Тело ходуном от перенапряжения.
Он отстраняется. Смотрит на меня как на полоумную. Встает и уходит в ванную. Молча.
Вскакиваю с кровати. Суетливо трогаю себя: лицо, грудь, живот, плечи… Зачем я это делаю? Какая-то двигательная истерика.
В голове громко стучит, словно в неё гвозди молотком вбивают. Пальцы холодеют, верхняя губа немеет, глаза щиплет.
Он что, кончил в меня?
Трогаю себя между ног. Там горячо и очень мокро. Все бедра липкие, но специфического запаха спермы не чувствую. Ничего не понимаю! Сонная, перевозбужденная, растерянная. И словно оплёванная последним его взглядом. Обидно так, что хочется рыдать в голос.
Слышу, как в ванной полилась вода. Хватаю с пола полотенце и бегу в соседнюю спальню, где тоже есть санузел. Надо вымыть все снаружи и по возможности внутри. Дни цикла сейчас безопасные, но чем чёрт не шутит!
Мою себя старательно. Раз пять тщательно намыливаюсь гелем для душа и рьяно растираю его по слизистым до пощипывания. Нет в этом никакого смысла, но пока я что-то делаю, по крайней мере не паникую и не плачу.
Уже вытираюсь, когда раздается стук в дверь:
— Хватит прятаться, выходи.
Замотавшись в сухое полотенце, выхожу. Он ждёт.
Пялимся друг на друга и молчим. В комнате горит свет. Мне опять становится стыдно. В темноте было проще. Хочу сказать, что еду домой, но язык не слушается. Он смотрит все еще странно, стеклянными глазами.
— Идём, — кивком указывает на свою спальню и вперед пропускает.
Иду. Он следом. Дышит в затылок.
В его спальне темно и прохладно. Окно открыто.
— Постой, Соня, — кладет руку на плечо и резковато разворачивает к себе. — Я сорвался. Слетел с катушек, сам не понял как. Прости.
Коротко киваю.
Кажется, я впервые слышу «прости» от Гордиевского. Это слово он мне только написал однажды. В том самом последнем сообщении три года назад, когда его отцовство подтвердилось и он решил жениться, а меня бросить.
— Больно сделал? — спрашивает и смотрит виновато.
Опять киваю и отвожу взгляд. Во мне зреет истерика. Если смотреть Никите в глаза — разрыдаюсь. Мне не физически больно, это душа скулит и корчится. Метастазы злокачественной любви выжигают меня изнутри.
Мы стоим ровно посередине комнаты. Прохладный ветерок обдувает влажную кожу, и я дрожу. Никита обнимает и настойчиво притягивает к себе.
— Прости, Птичка, — выдыхает и гладит по голове. — За всё меня прости. За всё…
Я не знаю, что сказать в ответ, чтобы не заплакать. А плакать при нём я ни за что не буду.
Он тяжело вздыхает. За окном накрапывает дождь.
— Хочу домой, — произношу потухшим голосом.
— Я отвезу тебя.
— Не нужно, доеду сама.
— Как знаешь, — кивает и отпускает.
— Скажи только: презерватив ведь был? Ты его использовал? — спрашиваю в спину.
— Совсем конченым меня считаешь? — хмыкает. — Конечно, был. У нас у обоих другие партнёры.