— Я же вам говорил, что мне это больше не интересно.
— Это ни тебе не интересно. Хочешь я сама поговорю с твоим отцом?
— Не надо ни с кем говорить, я сам так решил — в его голосе мелькает заметное раздражение.
— Господи, Максим, но у тебя же просто феноменальные способности. Я еще могу понять, как мальчика, как будущего мужчину, который отдал свое место понравившейся девочке, это я про отбор на олимпиаду. Но то что ты сейчас отказываешься от такого шанса… Лучший факультет физмата в стране, ты хоть это понимаешь?
— Слушайте, мне на урок пора.
Я, будто к полу приклеилась, ухватившись двумя руками за лямки рюкзака, когда из-за угла вывернул Кетлер. Он чуть не налетел на меня, потом резко затормозил, окинул колким взглядом, отчего захотелось сквозь землю провалиться, мотнул головой, поджимая губы, и пронесся мимо.
Решаю позже подойти к Земфире и поподробнее расспросить, о чем шла речь, а сейчас забив на буфет, потому что уже не успеваю, плетусь обратно на урок.
Как раз подоспела и Таня. Глаза горят. Сияет вся.
Сегодня разбираем Ахматову. Домашним заданием было выучить стихотворение. Полный швах. Выбрала самое отдаленное от любовной лирики, потому как эту тему сейчас совсем ворошить не хочется. Больно.
— Он возвращается в субботу — шепчет на ухо подруга, когда у доски вещает Аксенова. — Как раз к моему выступлению успеет.
Понимаю, речь о Стафиеве. Мельком оглядываюсь на Девлегарова и ловлю момент, когда тот впопыхах отводит глаза.
— Насовсем? — шепчу в ответ.
— Не говорит — тут же сникает.
Тем временем Аксенова заканчивает бормотать и садится на место.
— Так, Осипова, Томилина, кто из вас следующий? А то я смотрю, вы сегодня больно разговорчивые.
Можно? — в порыве Таня тянет руку. — Очень хочу стихотворение прочитать.
Блин, как будто, пилюль радости наглоталась.
Выходит к доске, расправляет воротник на черной блузе и, уставившись на стеллажи позади парт, громко отчеканивает:
Вечером
Звенела музыка в саду Таким невыразимым горем. Свежо и остро пахли морем На блюде устрицы во льду.
Он мне сказал: «Я верный друг!» И моего коснулся платья. Так не похожи на объятья Прикосновенья этих рук.
Так гладят кошек или птиц, Так на наездниц смотрят стройных… Лишь смех в глазах его спокойных Под легким золотом ресниц…
Смотрю на нее завороженно, на глаза, съедаемые болью, на их странный блеск. А в классе повисла тишина. Немая. Ни смешков, ни шепотков.
— Твою мать — раздается протяжный глухой возглас Девлегарова.
— Что, прости? — вежливо интересуется Таня, прерываясь.
— Не прощаю — резко выплевывает с долей сарказма. — Покороче не нашла что ли?
— Тимур, выйди из класса — ледяным тоном вмешивается учительница.
— Это почему? — ухмыляется, изображая идиота.
— Выйди, я сказала — повышает тон.
— Да, пожалуйста — заявляет тот.