Именно этого я и ожидала, и не удивилась бы после своей вспышки. Если бы мы были одни, я не сомневаюсь, что он нагнул бы меня и трахнул.
Наказал бы меня.
Заставил бы меня умолять, чтобы он мог сделать это снова и снова.
Однако его хватка не крепнет вокруг моего локтя. На самом деле, он нерешительно отпускает его, как будто это прямо противоположно тому, что он хочет сделать.
— У тебя есть чувства ко мне? — говорит он ровным тоном, наполненным таким безразличием, что у меня дрожит позвоночник.
Как будто готовится к удару, который сотрёт меня с лица земли.
Джереми делает шаг вперед, возвышаясь надо мной, но не прикасаясь ко мне. Только его тепло душит меня, а его запах скапливается внизу живота.
— Больше нет, — говорю я с уверенностью, которой не чувствую.
— Если нет, то почему ты просишь меня не играть с ними? Ты лгунья, Сесилия? — его грудь поднимается и опускается, как будто в недовольстве, в гневе.
Его мышцы напряглись, и каждая частица его тела, кажется, обрела собственное присутствие.
Он протягивает руку, которая кажется такой большой и устрашающей. Я вздрагиваю, но слишком поздно.
Он уже обхватил мое горло, его пальцы впиваются в плоть с такой силой, что я не могу дышать, не говоря уже о том, чтобы двигаться.
— Ответственная Сесилия. Бескорыстная, альтруистичная, жертвенная Сесилия, — его голос понизился, как и брови, но на верхней губе появилась легкая усмешка. — Ты так заботишься о своих друзьях, не так ли? Твоя семья, твой маленький круг глупых шуток и пустого ничегонеделания. Ты мать, да? Та, которая следит за тем, чтобы все были дома в безопасности, чтобы никто не забеременел случайно, не выпил слишком много или не остался совсем один.
Я сглатываю, но даже это не удается сделать из-за его хватки. Мне не нравится тон его голоса или темнота, покрывающая его.
Как будто я разговариваю с тем незнакомцем в маске в лесу в тот первый раз.
Как будто мы вернулись к началу.
— И все же, ты так легко выкинула Аннику из своего списка. Ты прекрасно знаешь, как она одинока, как она была рада завести друзей. Мне плевать, если кто-то другой вычеркнет ее из своей жизни, как будто ее там никогда не было, но ты, ты чертова лгунья, Сесилия.
Он отпускает меня рывком, и я, спотыкаясь, отступаю назад на шатких ногах, которые едва держат меня в вертикальном положении.
Его слова словно нож вонзаются в мою грудь и застревают в костях.
Так вот из-за чего он злился. Возможно, именно поэтому он полностью отрезал меня от себя.
Я сопротивляюсь желанию помассировать то место, где он держал меня.
— Я люблю Анни, правда люблю, но мне не нравится то, что она сделала с Крейтом.
— Ты Крейтон?
— А?
— Я спросил, являешься ли ты Крейтоном. Это не так, так какого хрена ты действуешь от его имени?
— Ты не понимаешь. Крей всегда был отстраненным и молчаливым, и мы думали, что она вытащила его из скорлупы, но потом...
— Не надо оправдываться, — процедил он, прежде чем выпустить вздох. — Просто признай, что ты вскочила на волну, увидела, что делают все остальные, и решила действовать так же, потому что тебе не нравится быть в стороне.
— Я не такая.
— Но это правда. Разве ты не отказывалась делать то, что тебе хочется, потому что это не приветствуется другими? Разве ты не плакала, когда я сказал, что расскажу им о твоих наклонностях? Ты просто бессердечная, трусливая лгунья. Ты сказала, что я играю с твоими чувствами? Хорошо. Так я смогу их подавить, — он проходит мимо меня, — Мне не нужны неверные.
Затем он уходит.