— Я дурак, да? Я дурак! — произнес он по — волеронски, глядя ей в глаза. — Как я мог допустить, что ты можешь со временем начать испытывать ко мне еще что-то, кроме отвращения и ненависти.
Ясна хотела сказать ему, что она знает волеронский язык, но промолчала, заворожено глядя в его горящие глаза.
— Помнишь, ты сказала, что никогда не сможешь меня полюбить, потому что я чудовище? — продолжил меж тем Амьер по-волеронски. — Да, я ничего хорошего не сделал для тебя, причинил тебе боль, возможно, отвратил от себя навсегда. Но я решил подождать, чтобы ты успокоилась, привыкла, надеялся, что со временем ты не будешь видеть во мне чудовище, вернее, не только чудовище. Что я должен был сделать для этого? Осыпать тебя драгоценностями? Выполнять все твои капризы? Стелиться перед тобой? Как долго я смог бы притворяться, ломать себя, чтобы угодить тебе? А надо ли вообще нам это лицемерие? Но я делаю, что могу, пытаюсь всё изменить… и собираюсь… хочу, чтобы… впрочем… сейчас это уже не важно. Пусть ты не любишь меня, допускаю, я тебе даже отвратителен. Но как же долг, Ясна? Долг жены перед мужем. Ты, как жена, обязана быть преданной мне, а не этому мальчишке. Хотя бы из чувства долга ты должна беспокоиться обо мне, а не о нем. Я все эти дни после твоего побега был не в замке, уехал почти сразу, да и дела были. А знаешь, почему держался подальше от тебя? Боялся, что просто убью за предательство, за то, что обманулся в тебе.
Амьер замолчал, отпустил Ясну и встал.
— Я еще не решил, что сделаю с тобой, но прежней твоя жизнь не будет, — сказал он уже на языке княжества.
Амьер направился к выходу. Ясна соскочила с кровати, сделала несколько шагов вслед ему, окликнула, но он, не оглядываясь, не слушая ее, вышел и закрыл дверь за собой.
Ясна стояла посередине своей камеры и растерянно смотрела на дверь, наконец, она отмерла и прошла к топчану, села на него, закутавшись в одеяло. Как же было обидно! Он ушел и не захотел ее выслушать! Предъявил ей обвинение и скоро приведет в исполнение приговор, который сам же и вынес. Но ведь даже у самых закоренелых преступников, у самых жестоких убийц есть на суде защитники, которые пытаются их оправдать. И обвиняемым дают последнее слово. Да, она виновата, но не настолько же, чтобы вынести ей приговор без суда и следствия!
И еще ее задели слова о долге. Она никогда не изменяла мужу, даже не смотрела в сторону других мужчин, жила затворницей все эти годы. Аруан не считается, он ее друг, ну хорошо, стал только другом после того как она вышла замуж за Амьера.
А как насчет его долга перед ней? Муж обязан заботиться о жене. А о ней пять лет заботился отец, а не муж. И вряд ли он хранил ей верность все это время вдали от нее. После того, что он сделал, она должна его уважать и любить? Да, она должна! Но и он тоже должен ей за все что сделал!
Боялась ли она того, что он может сделать с ней? Очень! Но к страху примешивалась обида и злость на Амьера
***
Амьер шел по коридорам замка, направляясь к «зеркальной» комнате. Ему хотелось быть подальше от Ясны, иначе он не удержится, натворит то, о чем потом будет жалеть, это он знал точно. Он и так чуть не сорвался, когда увидел кандалы, сваленные в углу ее камеры.
Вывернув из-за угла, столкнулся с волеронкой.
— Мама?!
— Да, это я, сынок, — улыбнулась она, — не рад меня видеть? А я вот соскучилась по тебе.
— Ну что ты, конечно же, рад тебя видеть, просто ты не любишь бывать здесь.
Амьер подошел к матери, обнял ее и чмокнул в щеку.
— Да, я не люблю этот замок и никогда не любила. Ты давно не навещал меня, а мне необходимо поговорить с тобой, поэтому я здесь.
— Поговорить? О чем? И с кем ты пришла? Кто тебя провел?
— Не переживай, тот, кто провел меня по «зеркалам» предан мне. И обратно я уйду с ним. Но я не хочу, чтобы он присутствовал при нашем с тобой разговоре. И Амьер, мальчик мой, ты долго будешь держать меня в коридоре?
— Прости, мой кабинет или гостиная подойдут для разговора?
— Лучше гостиная.
— Я велю подать чай, — ответил Амьер, увлекая мать по коридору в сторону своих покоев
Войдя в гостиную Амьера, волеронка огляделась и произнесла:
— Ты все-таки перебрался в отцовские покои, и почти ничего не изменил. Даже не убрал мой чайный столик, неуместный в мужской гостиной.
— Я не знал своего отца, но, не меняя здесь ничего, мне кажется, что я сохраняю с ним какую — то связь, пусть призрачную. Присаживайся. Как только Эрья узнает, что ты здесь, сама прибежит и накроет к чаю.
— О, вполне возможно, — улыбнулась женщина, усаживаясь на диван, — мы давно не виделись, я буду рада с ней повидаться.
Амьер сел рядом с матерью.
— Мама, я никогда не спрашивал тебя, но скажи — ты сильно любила отца?
— Когда выходила за него замуж, я любила, вернее мне тогда казалось, что любила, другого. А твоего отца я полюбила потом, спустя время, когда узнала его лучше. Но я не хочу сейчас говорить об этом. Скажи, в смежных покоях живет твоя жена? Ты не хочешь нас познакомить?