— Это произошло, когда тебя продали или в приюте? — спрашиваю, решив не сдаваться.
— Твоё любопытство меня раздражает, — бормочет он, скрестив руки на животе.
— Ты меня тоже раздражаешь, — отвечаю я, ложась на бок лицом к нему. — Кто это сделал, Карлос?
Он поворачивается ко мне и смотрит с угрозой.
«Серьёзно, Карлос, опять?»
Может, он ещё не понял, но после всего, через что я прошла, меня уже невозможно напугать.
Опираясь локтем на подушку, поддерживаю голову рукой.
— Не знаю, но это стало навязчивой идеей. Твоя спина и руки покрыты шрамами, я всё время задаюсь вопросом, кто мог быть настолько жестоким, чтобы сделать тебя таким, — шепчу, опуская ладонь ему на грудь.
Он накрывает её своей и вздыхает. Его глаза приковывают мой взгляд.
— Если я скажу тебе, ты никогда не сможешь покинуть мою жизнь, это должно быть для тебя ясно, — предупреждает серьёзно.
Так или иначе, я уйду, но всё равно решаю кивнуть, соглашаясь.
Карлос берёт мою ладонь и проводит ею вверх по своей левой руке, направляя указательный палец точно в точку между плечом и бицепсом.
— Это был первый, полученный мной удар. Я попытался от него увернуться, мне было десять.
Я задерживаю дыхание.
Он переводит мой указательный палец на другую руку.
— Его я заработал несколько месяцев спустя, потому что снова восстал против директора приюта.
Моё сердцебиение учащается, а в душе клокочет гнев.
«Он был ещё ребёнком».
Карлос садится на кровати и проводит рукой по спине над татуировкой коленопреклонённого ангела.
— Это в наказание за защиту Касандры, Дамиана и Криса, — поясняет он низким голосом.
Я сажусь и крепкими объятиями прижимаюсь к его спине.
— Как долго тебе пришлось терпеть эти наказания?
Он вздыхает, сжимая мои руки в своих.
— Шесть лет, пока я не смог выбраться из того ада.
Ощущаю слабость, но это не физическая слабость, а нечто большее. Я так долго жаждала мести, обвиняла Карлоса, даже не зная его. Осудила его безапелляционно.
Я трусь лицом о его спину, а затем оставляю дорожку поцелуев на татуировке вокруг крыльев ангела. Когда я дохожу до рёбер, он застывает, именно там сосредоточены самые глубокие следы.
Моё сердце разрывается от каждого шрама, который целую, от жестокости, которая была припасена для ребёнка. Потому что — в этот момент — Карлос и есть тот самый обиженный, избитый и замученный ребёнок.
— Ты всегда была такой милой, правда? — спрашивает, поворачиваясь ко мне.
Милой? Возможно, когда-то так и было, но я думала, что растеряла всё из себя прежней. Мне казалось, что для добрых чувств места больше нет.
Я упираюсь лбом в его спину и вздыхаю.