Эрик проснулся в темноте от тихих звуков фортепиано. Они были странно приглушенными, словно инструмент находился под землей. Сначала он подумал, это сон. Он вытянул руку, но не обнаружил Джеки. Лунный свет пробивался сквозь ткань штор, отбрасывал диковинные длинные тени. Вздрогнув от холода, он вылез из постели и вышел в коридор. Джеки, голая, сидела на винтовом табурете в гостиной. Чтобы приглушить звук, она накинула на пианино плотный чехол.
Сквозь темноту он видел ее мягко покачивающиеся, словно погруженные в воду, тело и руки. Босые ноги нажимали на латунные педали. Джеки сидела на краешке табурета, и он видел тонкую талию и затененную бороздку прямой спины.
– Nam et si ambulavero in medio umbrae mortis[8], – пробормотала она себе под нос.
Эрик был уверен – она знает, что он здесь; Джеки все же доиграла пьесу до конца и лишь тогда повернулась к нему.
– Соседи жаловались, – тихо сказала она, – но я должна разучить довольно сложную вещь к утренней свадьбе.
– В любом случае она звучит великолепно.
– Иди ложись, – прошептала она.
Эрик вернулся в постель; он засыпал, когда мысли свернули на Бьёрна Керна. Полиция все еще не знает, что та убитая женщина сидела, прижав руку к уху. Эрик почти проснулся при мысли, что он затруднил полицейское расследование.
Через час музыка стихла, и Джеки вернулась в спальню. На улице светало, когда Эрик наконец заснул.
Утром постель оказалась пустой. Эрик принял душ и оделся. Джеки и Мадлен были на кухне.
Эрик вышел к ним, налил чашку кофе. Мадлен завтракала хлопьями с молоком и малиной.
Джеки сказала, что скоро ей надо быть в церкви Адольфа-Фредрика – на репетиции свадьбы.
Как только она вышла переодеться, Мадлен положила ложку и перевела взгляд на Эрика.
– Мама сказала, что ты отнес меня в постель, – начала она.
– Она попросила меня помочь.
– У меня в комнате было темно? – Девочка смотрела на него бездонными глазами.
– Я ничего не сказал твоей маме… лучше, если ты сама ей скажешь.
Девочка помотала головой, из глаз потекли слезы.
– Это не так страшно, как ты думаешь, – подбодрил Эрик.
– Мама ужасно огорчится, – всхлипнула Мадлен.
– Все будет нормально.
– Не знаю, почему я все делаю наоборот, – расплакалась она.
– Вовсе не наоборот.
– Ну как же! Стереть ведь не получится. – Мадлен вытерла слезы со щек.
– Я творил вещи и похуже…
– Нет, – заплакала она.
– Мадде, ничего страшного не произошло… Слушай, мы можем… Давай покрасим стены у тебя в комнате?
– А получится?
– Да.
Мадлен посмотрела на него. Подбородок у девочки дрожал, она несколько раз икнула.
[8] Если я пойду и долиною смертной тени (лат.); Пс. 22.