Четвертый день Великого поста.
Итак, мы достигли середины Великого поста. Голова раскалывается, пил вино допоздна, читал и писал.
Сегодня мы думаем о Хлебе жизни. Скоро начнутся дни Святой Пасхи, и тяжкий кулак существования придавит нас к земле.
Йона полистал еще, скользнул взглядом по страницам – день Святой Троицы и переход к менее насыщенному церковному полугодью, потом он вдруг остановился и прочел:
Оно случилось – чудовищное, немыслимое. Я пишу об этом здесь, молю Бога о прощении и никогда больше об этом не упомяну. Руки дрожат, когда я пишу об этом два дня спустя.
Словно старый Лот, я был введен в обман и нарушил Божью заповедь, но пишу, чтобы понять свою роль в этом, осознать свою вину и позор. Было поздно, я выпил вина больше, чем могу выпить, больше, чем пью обычно, пьяный лег в постель и уснул.
Сейчас, позже, я думаю, что каким-то образом знал, что не Анна прокралась ко мне в темноте. Она пахла, как Анна, на ней были украшения и ночная сорочка моей жены, но она была напугана и дрожала всем телом, когда я лег на нее.
Она ничего не шептала, вздыхала не как Анна, она дышала, словно не желая поддаться боли.
Я хотел зажечь ночник, я все еще был настолько пьян, что лампа упала на пол. Шатаясь, я встал и, опираясь о стену, зажег верхний свет.
В моей постели сидела моя дочь. Она была накрашена, в украшениях и улыбалась, несмотря на свой страх.
Я заорал, закричал, бросился к ней и вырвал серьги Анны из ее ушей, я ткнул ее лицом в окровавленную простыню, я протащил ее по лестнице и дальше в снег, я споткнулся и упал, снова поднялся и толкнул ее.
Она замерзла, у нее из ушей текла кровь, но она пыталась улыбаться.
Я буду наказан, я должен быть наказан, мне следовало понять, что происходит. Уединение, цветение, крадущиеся шаги, подглядывание, вечное желание брать украшения и косметику Анны.
Йона прервал чтение, посмотрел на ржавый ключ и черные серьги в витрине, на строки о возможности унаследовать жену прежнего священника. Он покинул экспозицию с дневником в руке, прошел мимо фотографии трех исхудалых вдов. Эллинор расставляла кофейные чашечки с блюдцами на полке позади стойки. Она собирала фарфор в стопку, он слегка позванивал. Вялая муха влетела в открытые двери кафе и ударилась об окно.
Когда Йона вошел, Эллинор обернулась. По ее лицу было ясно видно: она раскаивается, что рассказала о братнином дневнике.
– Можно спросить, как умерла жена Петера?
– Этого я не знаю, – коротко сказала Эллинор, продолжая расставлять чашки и блюдца.
– Вы говорили, что дружили с Анной.
Подбородок старухи задрожал.
– По-моему, вам пора уходить, – сказала она.
– Я не могу уйти.
– Я думала, вы интересуетесь проповедями Петера, поэтому я… – Эллинор покачала головой, взяла поднос с кофе и печеньем и пошла к двери.
Йона придержал ей дверь, подождал, пока она поставит поднос перед посетителями в саду.
– Я не хочу говорить об этом, – слабым голосом проговорила она.
– Это был несчастный случай? – резко спросил Йона.
Лицо Эллинор сделалось совсем беспомощным и перекосилось от плача.
– Не надо, – попросила она. – Неужели не понимаете? Прошлого не вернешь…
Она опустила голову и тихо заплакала.
Подошла ее помощница и положила руки на содрогающиеся плечи Эллинор. Гости, взяв печенье, встали и перешли за другой столик.
– Я из полиции, – настаивал Йона. – Я могу узнать, но…