Сергей Николаевич вздрагивает, и мы опять умолкаем.
Только порыв крушить усмиряется, сглатываю сухость:
— Мне плевать, скольких баб вы еб**, дело ваше, но если встречаетесь с моей матерью — должна быть только она!
— Так я вроде и… — нервно косится Корольков.
— Только она! — вторю с рычанием, вновь упирая в соседа злобный взгляд. — Ни Маши, ни Глаши. Мать и так натерпелась, наревелась. Не хочу снова видеть, как она страдает!
— Я ее люблю, — бормочет невнятно сосед.
Меня аж перекашивает:
— Я вас умоляю, — брезгливо встряхиваю головой. — Жену вы тоже глубоко и нежно любили. Помню-помню…
Перевожу дыхание, смотря в лобовое. Кошусь на хмурого Сергея Николаевича.
— Короче, — отрезаю, потому что пора уже заканчивать разговор, — когда любят… — не могу закончить фразу, самому тошно. — Увижу с другой, я… не прощу мамкиных слез. Поверьте, вам со мной лучше не враждовать, я рычаги мести быстро нахожу, — это уже добавляю, глядя глаза в глаза. Мы оба понимаем, о чем говорю.
Слушать блеянье соседа нет больше ни желания, ни сил. Покидаю авто, и как раз вовремя. Лаборатория требует моего посещения, о чем настойчиво возвещает телефон.
После универа тренировка, а когда вновь натыкаюсь на мать и соседа — зверею. И пусть только говорят, и пусть на разных территориях. Но стоят близко друг к другу! Мама смущенно улыбается, глаза светятся. А этот урод павлином выглядит: самодовольно ухмыляется, взглядом обшаривает лицо моей мамы, ладонью касается плеча, ведет пальцами по руке…
Взять бы, да выбить всю уверенность из его морды!
— Игнат, — паникует матушка, только натыкается на мой взгляд. — Ты рано. Торопливо прощается с любовником.
— Кажется, наоборот, опоздал, — окатываю холодным пренебрежением соседа.
— Игнат, — укоряет мама взглядом, кладет на плечо руку: — пойдем, я там вкусненького приготовила, — улыбается примирительно.
— Спасибо, нет аппетита, — поправив сумку, шагаю к дому.
Вещи — в стиралку, принимаю душ, чуть успокаиваюсь. Спускаюсь в зал, иду на кухню — стол уже накрыт. Мама, и правда, постаралась на славу. Но сидит расстроенная, одинокая, жалкая.
— Спасибо, — бурчу, садясь. Накладываю рыбу, гарнир. Мы некоторое время общаемся на нейтральные темы, а потом мама все же заикается:
— Сына, нам правда нужно поговорить.
— На тему?
— Мы с Сергеем думаем жить вместе…
— Так вот почему ты стараешься, — аппетит резко пропадает, встаю. Мама подрывается следом.
— Игнат…
— И, — настораживаюсь, — я вашей идиллии буду мешать?
— Нет, — смущается мама, но видно, что не договаривает. Закрадывается недоброе предчувствие. — Просто, мы… я… — мямлит, разглядывая стол. — Твоя комната…
Предчувствие укрепляется:
— Только не говори, что он тебя за пару месяцев обрюхатить успел! — фраза слетает быстрее, чем эта мысль вообще мелькает в бестолковой башке.
Щеку ошпаривает, словно кипятком. Но даже головой не мотаю, не пытаюсь увернуться — просто холодно смотрю в расширенные от ужаса глаза мамы. Она сама в шоке, что опять это сделала, но гнев и обиду уже не усмирить:
— Второй раз, когда ты на меня руку поднимаешь, — чеканю ледяным тоном.