Няня смотрела и кривила губы.
— Лицо моей девочки, ни одного изъяна в облике, верно до последней чёрочки.
— Тогда о чём ты, няня?
— Моя девочки была нежной, доброй, безобидной, а ты зла и свирепа. Ты… Моя Мили не не могла бы говорить так, как ты! Другие фразы, другие мысли, смелость. Другой поворот головы. Мили никогда не скалилась!
Я терпеливо молчала, позволяя женщине высказаться.
Вариант рассказать правду я не рассматривала всерьёз. Я поклялась беречь няню, и это не то обещание, которое можно нарушить. Данное слово в принципе следует держать, но сейчас мною двигало не столько благородство, сколько корысть — кто знает, что случится с моей душой, если я оступлюсь.
Открыть пожилой женщине, что девушка, которой она отдавала всю себя — веред в чистом виде. Что она будет делать, если узнает, что смысл её существования разрушен?
— Няня, я всё ещё не понимаю. Разве я делаю что-то плохое?
Симпатий к женщине у меня поубавилось.
Удобно предъявлять претензии мне. Как насчёт того, чтобы проявить инициативу чуть раньше? Как барона слушаться, она в первых рядах! Пусть она боялась тайно брать Мили на прогулки в город, но по крайней мере, она должна была рассказывать о мире, о стране, учить, заставлять читать книги, готовить к будущему. А она! Откупалась от деточки шёлковыми нитками. Сидит ребёнок с неразвитым интеллектом, иголкой в ткань тычет, не бунтует, не плачет — благолепие. Наверное, тратя последние серебрушки на шёлк, няня становилась в собственных глазах образцом щедрости и жертвенности. По-настоящему позаботиться о благе — увы, не для неё.
— Где Мили? — няня чуть повысила голос.
— Я здесь. Это я, няня.
Няня всхлипнула.
— Нянюшка, ты же видела и единорога, и жрицу Тишины Лета. Носитель жизни отметил меня и стал моим спутником. Меня коснулась небесная удача. Да, я стала другой. Но я это я.
Няня моргнула. Казалось, я выдернула из неё стержень. Плечи опустились, няня сгорбилась, опустила голову, избегая смотреть на меня. Я присела на диван, сохраняя между нами небольшое расстояние. Я не хотела давить.
— Няня, когда я возвращалась с корзинкой черники, в лесу со мной произошло чудо. Я действительно стала другой. Я стала способной выжить и позаботиться о нас обеих. Это было моё самое сокровенное желание — защитить тебя. Небеса услышали. Но я по-прежнему помню, как ты обнимала меня, когда я плакала после маминых похорон, и как обещала склеить разбитую мачехой шкатулку, но вместо этого купила такую же новую. Я распознала подделку, потому что у неё не было на дне царапины, и устроила безобразную истерику. Спасибо, нянюшка, что пыталась меня утешить. Я помню, как ты приносила мне шоколадные шарики.
— Канарейку тоже помнишь?
Я напрягла память.
— Со сломанным крылом? Помню. Я к ней привязалась, но однажды не нашла в клетке. Ты обещала, что она вылечилась и улетела. Ты соврала, да? Сестра или мачеха?
— Ты помнишь, — няня больше не возражала, не требовала ответа.
— Да.
— Мили, посиди со мной немного?
Она признала!
— Конечно, — улыбнулась я. — Я не должна была бросать тебя. Прости. Устроим день воспоминаний?
Я придвинулась ближе, и няня не выказала никакого беспокойства — хороший признак. Я продолжала перебирать воспоминания, няня кивала, улыбалась.
— Мили, — вдруг перебила она, когда я заговорила о вышивке, — ты ведь ещё хотя бы полчасика со мной проведёшь?
— Няня, я останусь с тобой до ужина. А хочешь, я расскажу тебе на ночь сказку? Как ты мне когда-то, только теперь я тебе?
Няня рассмеялась:
— Мили, принеси из спальни бежевый свёрток? В нижнем ящике комода.
— Секунду.