— Как он может подтвердить то, чего не было?
Вэнь Нин проговорил:
— Я… Я ничего не помню…
Лань Сычжуй поклялся:
— Ханьгуан-цзюнь, каждое мое слово — чистая правда.
Лань Ванцзи кивнул:
— Я знаю.
Вэй Усянь едва не подпрыгнул на спине ослика и сердито воскликнул:
— Эй, Лань Чжань!
Поразмыслив, он спросил:
— Кстати, Сычжуй, как ты вспомнил обо всём?
Лань Сычжуй ответил:
— Я и сам не понимаю, но когда увидел Чэньцин, то она показалась мне очень знакомой.
Как и следовало ожидать, причина крылась в Чэньцин. Вэй Усянь заметил:
— Ох, ну конечно, она тебе знакома. В детстве ты больше всего любил облизывать Чэньцин и частенько так слюнявил флейту, что на ней невозможно было играть.
Лань Сычжуй мгновенно залился краской.
— П-правда?..
Вэй Усянь довольно заулыбался:
— Ага! В противном случае, разве ты мог её вспомнить? Хочешь послушать ещё историй из детства?
Он сложил обе руки в форме бабочки и произнёс:
— Ханьгуан-цзюнь, а помнишь, как в тот раз, когда я пригласил тебя отобедать, он стал играть парой бабочек и всё приговаривал: «Ты мне нравишься», «Ты мне тоже нравишься»…
Лицо Лань Сычжуя покраснело ещё гуще, а Вэй Усянь всё продолжал:
— О, кстати, тогда же ты при всём честном народе назвал Ханьгуан-цзюня папой! Несчастный Ханьгуан-цзюнь, тогда он являл собой образец чистоты и морали (2), находился в самом расцвете молодости, и вдруг ни с того ни с сего стал чьим-то отцом.
— Ааааааааааа! — закричал красный как рак Лань Сычжуй, после чего взмолился, — Ханьгуан-цзюнь, простите!
Лань Ванцзи посмотрел на хихикающего Вэй Усяня и покачал головой. Его взгляд при этом остался предельно мягким.
Вэй Усянь спросил:
— Послушай, Вэнь Нин, ты ведь уже давно всё понял, да?
Вэнь Нин кивнул. Вэй Усянь оторопел:
— Но почему не рассказал мне?
Вэнь Нин посмотрел на Лань Ванцзи и опасливо ответил: